Вениамин Додин - Навстречу солнцу

Нас приветствует хозяйка(?) заведения, женщина пожилая, в длинном чёрном платье под цыганской шалью, — очень похожая на Русланову или — нет — на Плевицкую дородностью, статью, улыбкой. Движением открывшейся в разрезах широкого рукава полной, красивой руки, она приглашает нас к свободному отдельно стоящему столику, по–праздничному накрытому. Мы идём к нему и рассаживаемся… Оркестр тихо исполняет восточную мелодию… Японцы–официанты подносят ледяную воду и карты с меню… Из кухни слышатся звуки разбираемой посуды и доносятся многообещающие запахи жаровень…

Но возвращается хозяйка. С нею двое в преображенской форме — но не те, что встретили нас у входа. Она извиняется передо… мною! Она взволнованно извиняется… Но почему? Из–за чего? Оказывается… «Нас уже ожидают». Кто? Где?… Встаём и идём за нею, сопровождаемые преображенцами…

Открытая кухонная дверь. Мы проходим мимо великолепной кухонной техники — мимо плит, печей, газовых и электрических очагов, мимо стоек со сверкающими сталью и медью кастрюлями и сковородами, мимо поставцов, наполненных яркими овощами, мимо ванн с переливающимися морскими чудищами, мимо аквариумов со скопищем невиданных рыб…

За низенькой дверью, распахнутой одним из преображенцев, тёмный коридорчик. И крутая лестница наверх… Один из провожающих нас «офицеров» помигал фонариком. Сверху ответили. «Офицер» попросил нас представиться. Мы все сообщили ему наши имена, фамилии и… «звания». Жестом он пригласил нас следовать за ним, высвечивая ступени… Мы поднялись.

…Там нас встретили.

И вот, ночь напролёт сидим мы за столом старого — ему далеко за 70 лет — ресторана «Харбин», в некогда тайном прибежище ареопага Белой Гвардии… Лампы, накрытые шалями, шелковые глухие абажуры с потолка, и столешницы, заваленные по русской традиции русской снедью.

Очень приглушенно, почти неслышно, — тихая музыка — марши российских полков, и вальсы «На сопках Манчжурии», «Прощание славянки»…

Напротив нашего стола на стене, — в центре, — в венке из чайных роз, писаный маслом портрет человека с трагическими глазами… Колчак! Справа от адмирала, в белой раме, Анна Васильевна Тимирёва, а в белой раме слева — мама моя!… Под ними до огромных размеров увеличенная фотография, обошедшая Японию и мировые СМИ, и опубликованная в газетах страны в день посещения нами дома Иосие–тян. На ней четверо русских сестёр милосердия, в 1905 году квартировавших в том же доме, только у Мирои–тян, у племянницы «того» адмирала: княжна Леночка Шаховская, княгиня Вера Львовна Оболенская, мама, Дина Ноевна Заржевская—Баранова…;

Трагические фигуры XX века! Трагические и бессмертные, как оказалось.

Анна Васильевна Тимирёва, подруга Александра Васильевича, — я о том писал, — после своего самоареста вместе с адмиралом в 1920 году и до освобождения после 1958 года проведшая в тюрьмах, лагерях и ссылках.

Елена Шаховская, погибшая при подавлении в 1921 году Кронштадтского восстания.

Вера Оболенская, застрелившаяся при эвакуации Новороссийска в 1920 г.

Мама… Судьба её известна.

Дина Заржевская—Баранова, после ГУЛАГа /1929 – 1941/ убитая украинскими полицаями в 1941 году в Крыму…

… Портреты объединены стеклянным саркофагом на стене… Это — к вопросу о свальной ксенофобии белогвардейцев. Оказалось: стоило Дине Ноевне и маме «не пойти куда все», в комиссары, а в спасители, и россияне отличили их, и помнят почти век, разыграв передо мною эту «оптимистическую трагедию»' не на сцене, а в жизни. И не просто украсили этот удивительный спектакль портретами Корнилова, Кутепова, Врангеля, других героев отечества Российского, а собою — потомками их, прибывшими в Нагасаки со всего света, чтобы познакомиться со мною, сыном «Доктора Фанни», и рассказать мне, что рассказали им о ней их отцы и деды. Да и к себе пригласить — к ним домой, в страны, куда раскидала их судьба…

… При посещении нами ресторана «Харбин» устроители встречи сделали всё, чтобы приблизить обстановку его к той, что бытовала неукоснительно в годы Гражданской войны и после, когда чекисты из кожи лезли, чтобы и в Японии достать героев русского сопротивления. «Конспирация» была отменной, «бдительность» — также. Да и удовольствие, обретённое всеми участниками действа от «прохождения через кухню», как «тогда», было всеобщим. Договорились встречи проводить регулярно — раз в два года: кое–кто из участников были уже весьма пожилыми людьми. Боялись, что до следующей не доживут…

А вечером следующего дня мэр Нагасаки привёз меня вновь на Инаса. Там встретил нас мой добрый Иошияку Кицу. Мы молились в его храме На Горе, и после молитвы пришли к могиле моего пращура Симера Шиппера. Так, через 86 лет после его свидания с мамой, навестить моего моряка на голландское кладбище пришел и я.

И Хитоши Мотошима, — этот «сухарь», как называли мэра мои репортёры, — обнял меня, и сказал: вот теперь мы с тобою, друг, породнились окончательно…

… Телерепортёры работали в поте лиц. Фотографы посверкивали блицами. И моряки корвета в заливе салютовали памяти своего коллеги Шиппера одиннадцатью залпами!

«Мелочь», а приятно было…

… Не хочу разбавлять волнующими меня впечатлениями очень серьёзные «мероприятия'', проводимые в те дни на земле Нагасаки Масарой Ибуки — встречи с его друзьями–промышленниками… Приводили подобные сборища к неуклонному наполнению кассы маминого «Спасения» — щедрому, и, кажется, необратимому. И ещё — к решению, — раз и навсегда, — всех проблем, связанных с публикацией моих рукописей в Японии, и не только.

Досточтимый Йошияку, между тем, возил меня по окрестностям Нагасаки и очень дотошно знакомил с судьбою его и с жизнью бесчисленных храмов, возникших здесь много веков назад…

… Проводы участников встречи в «Харбине» заняли день. Принесли они одни только волнения и слёзы. Никого посторонних не было. Прессы тоже. Как не допущена она была на мою встречу с местом в океане, в проливе между островами Цусимы и Ики у юго–западной оконечности Японского острова Кюсю, где 14 – 15 мая 1905 года ушли на дно моряки 29 кораблей Второй Тихоокеанской эскадры Российского флота, разгромленной адмиралом Хейхациро Того. Среди погибших тогда офицеров были и близкие мне люди. Но помянуть только их я не мог…

… В полночь с 9 на 10 октября 1991 года в точке похорон капитана 1–го ранга Юнга, командира броненосца «Орёл», с борта эскадренного миноносца «Акебоно», мы — с командиром его капитан–лейтенантом Кейсуке Ноги — сбросили венки от ушедших — от Катерины Гельцер, Густава Маннергейма и от четы Стаси Фани и Залмана. И от здравствующих — от Иосифа, от Нины, от меня, от Александра и от Фани… Венки опустились медленно в воды Корейского пролива… Над их мёртвой священной тишиной ударил Одинокий Пушечный выстрел, перекрывая возглас–ориентир дежурного офицера: