Роберт Колдер - Уилли [Сомерсет Моэм: Жизнь и творчество]

В середине сентября Моэм отплыл на «Аквитании» в Нью-Йорк, где он и Хэкстон сняли очень удобную квартиру на 59-й улице. Как-то Моэм отправился в театр вместе с Чарли Чаплиным и был поражен восторженным приемом, оказанным актеру публикой, испытав при этом даже некоторое чувство зависти. Во время пребывания в Нью-Йорке он передал журналу «Космополитен» три новых рассказа. Ему было приятно узнать, что журнал заказал ему еще восемь рассказов, обязавшись заплатить по 2500 долларов за каждый.

После визита в Вашингтон Моэм на корабле «Маджестик» вернулся в Англию. В начале февраля 1924 года писатель отправляется в Париж, а буквально через четыре дня вместе с Хэкстоном совершает поездку в Испанию для совершенствования испанского языка и для того, чтобы на следующий год совершить путешествие в Южную Америку, которую он рассматривал как заманчивую вылазку на новую территорию.

Моэм отправился в Южную Америку через Нью-Йорк, куда он отплыл на пароходе «Маджестик» 17 сентября. По прибытии туда он получил печальное сообщение о болезни невесты Элансона, что не позволило его американскому другу сопровождать Моэма в поездке по Центральной Америке. Пребывание в Нью-Йорке, как всегда, оказалось интересным, но Моэма разрывали на части приглашениями на различного рода обеды, приемы, вечера, деловые встречи, интервью с прессой. Кроме того, за десять дней пребывания в городе он побывал на десяти спектаклях. Поэтому он с облегчением покинул Нью-Йорк и направился в Новый Орлеан.

На этот раз он вез с собой копию романа «Татуированная графиня», подаренную ее автором Карлом Ван Вехтеном, с которым познакомился за несколько дней до этого и дружба с которым будет продолжаться многие годы. Ван Вехтен, в течение нескольких десятилетий являвшийся заметной фигурой в Нью-Йорке, был плодовитым автором романов, эссе, критических статей. К тому же он увлекался фотографией и негритянской культурой, став одним из первых поклонников музыки и литературы чернокожего населения. Он как никто другой знал все закоулки Гарлема. Клубы этого района Нью-Йорка с многочисленными джаз-оркестрами притягивали к себе белых, которые могли в них хоть в какой-то степени ощутить заразительную, исходящую, казалось, из человеческих глубин и вместе с тем грубоватую энергию, которой недоставало их собственной культуре и на пути к ощущению которой стояли заложенные в их сознании запреты.

Именно эта энергия и раскованность итальянцев и испанцев, а еще в большей степени непосредственность коренных жителей Полинезии привлекали к себе Моэма. За год до этого во время посещения писателем Нью-Йорка один из журналистов, освещая его поездку, отмечал: «Создается впечатление, что Моэму претят безжизненные, веками выработанные, тщательно соблюдаемые и кажущиеся ему искусственными элементы современной цивилизации. Где-то глубоко в нем обитает пещерный человек; при этом сам Моэм — слишком культурен, чтобы выпустить его на волю». Моэм охотно откликнулся на предложение Ван Вехтена познакомиться с жизнью Гарлема.

В начале ноября в Мексике Моэм встретился с другим писателем, Д. Г. Лоренсом, который верил в необходимость «выпустить пещерного человека на волю» и в отличие от Моэма был готов сделать это. Хотя в жизни обоих художников матери сыграли доминирующую роль, и скрытый гомосексуализм Лоренса, возможно, побудил Моэма проникнуться некоторой симпатией к своему коллеге по перу, между ними было мало общего.

Перед тем как покинуть Мексику, Моэм и чета Лоренсов встретились на обеде в доме у вдовы Силии Наттол, которая была археологом. Во время обеда жена Лоренса Фрида поинтересовалась у Моэма его впечатлениями о Мексике, на что тот ответил: «Вы хотите узнать, восхищаюсь ли я людьми, носящими широкополые шляпы?» Вслед за этим замечанием, вспоминала Фрида, «весь обед прошел в обменах колкостями». «Желчный, несчастливый человек, — жалела Моэма Фрида. — Он не получает удовольствия от жизни. Мне кажется, что, как и большинство писателей, он разрывается между двумя крайностями: он не может примириться с ограниченностью лиц, в кругу которых вращается, и в то же время не верит в жизнь, протекающую за пределами этого круга. Он — отстраненный наблюдатель жизни и ее критик, ничего больше».

Моэма разочаровало отсутствие в Мексике материала, который он мог бы использовать в своих произведениях. Единственные заинтересовавшие его стороны жизни в этой стране оказались связанными с испанской культурой, но, чтобы познакомится с ней, считал он, лучше всего отправиться в Испанию. Моэм так и не создал ничего после своей поездки в Латинскую Америку. Очевидно, для вдохновения он нуждался в особой обстановке, которая напоминала бы ему атмосферу британских колониальных общин с их тонкими и в то же время сложными переплетениями людских судеб и конфликтами, возникавшими в результате перенесения английской культуры на чуждую ей почву.

В начале ноября Моэм и Хэкстон выехали из Мехико и отправились на полуостров Юкатан, откуда отплыли в Гавану, где в течение нескольких недель писатель работал над пьесой, используя в качестве основы для нее рассказ «Записка».

С Кубы они отправились на Ямайку, а затем в Белиз, где провели месяц, совершив за это время вылазку на лодке и мулах в джунгли. К концу января они оказались в Гватемале, а спустя две недели, в начале марта, вернулись в Нью-Йорк.

В Нью-Йорке они встретились с Бэзилом Дином, который приобрел права на постановку в Англии переделанного в пьесу рассказа «Дождь». Дин хотел обсудить с автором вопрос об актрисе, которая должна была играть главную роль. Моэм предпочитал отдать ее Глэдис Купер, но Дин предложил отличавшуюся своеобразным тембром голоса молодую американскую актрису Таллулу Бэнкхед, которая страстно стремилась получить эту роль. Спустя несколько дней после разговора между Дином и Моэмом Бэнкхед приехала из Англии и совершила одну из типичных для актрис ошибок: она последовала в Вашингтон вслед за Моэмом, чтобы уговорить его предоставить ей возможность сыграть главную роль в пьесе. Хотя она, возможно, не знала этого, но ничто так не раздражало Моэма и делало его неуступчивым, как преследование и стремление использовать его авторитет.

Моэм и Дин отправились на «Аквитании» в Англию, чтобы приступить к репетициям пьесы, в которой Бэнкхед все же было предложено исполнять роль мисс Томпсон. Однако после посещения нескольких репетиций Моэм пришел к выводу, что Бэнкхед не подходит на эту роль, и Дин был вынужден заменить ее Ольгой Линдо. Разочарованная и оскорбленная Бэнкхед, хлопнув дверью, покинула кабинет Дина и направилась домой, чтобы, по словам Бренды Джилл, «совершить попытку маленького самоубийства». Надев костюм Сади Томпсон, она приняла умеренную дозу аспирина и составила «предсмертную» записку, в которой говорилось: «Дождя больше не будет». Намекая на недавно написанный Моэмом рассказ, называвшийся «Человек, который не обидит и мухи», она послала своему агенту телеграмму следующего содержания: «Человек, который не обидит и мухи, распял меня».