Роберт Колдер - Уилли [Сомерсет Моэм: Жизнь и творчество]

Раймонд Мортимер утверждал, что Сири обожала Моэма даже после развода и постоянно интересовалась его делами и здоровьем. Ребекка Уэст вспоминала, что как-то после обеда они оказались в одной машине с лордом Ловатом. Когда тот вежливо поцеловал Сири, та воскликнула: «Молчите, молчите, не говорите ни слова, а то я подумаю, что вы — Уилли». Ее знакомый, американец Биверли Николс, писал: «Она любила Уилли и продолжала любить его до конца жизни. Самым убедительным свидетельством этого чувства служит ее поведение незадолго до смерти. Она уже была прикована к постели, но все еще пыталась выглядеть привлекательной, надеясь, как оказалось напрасно, что он [Моэм] навестит ее».

Если вся жизнь Сири после развода была окрашена какой-то странной любовью к своему бывшему супругу, то чувство Моэма к ней приняло необъяснимо болезненную нетерпимость. Алан Серл и французский писатель Андре Давид, хорошо знавший Моэма в 30-е и 40-е годы, подтверждают чувство острой неприязни писателя к своей бывшей жене. Герберт Уэллс как-то заметил, что Сири не сознавала всей глубины отвращения, которое Моэм питал к ней, и не прекращала надеяться на его возможное возвращение.

Чем объясняется столь глубокое неприятие бывшей жены Моэмом, эта чуть ли не патологическая ненависть к ней? Он жаловался на высокие алименты, но для такого богатого человека, как он, их размер был совсем незначителен. Ему не нравилось, что Сири растит из дочери пустышку, внушая ей, что выгодный брак — единственная важная цель женщины в жизни. Однако с разводом жена освободила его от обязанностей воспитывать ребенка, которые в течение почти десяти лет он считал для себя обременительными.

Его ненависть, должно быть, таилась в глубинах его души и объяснялась нежеланием смириться с крахом, каковым представлялся ему распад семьи. По его собственному признанию, он пытался убедить себя в том, что на три четверти является нормальным мужчиной и пытался доказать это вступая в связь с женщинами. Он заключил брак с Сири, чтобы покончить с гомосексуализмом. Когда стало ясно, что их союз ни к чему не приведет, он переложил свою вину за его развал на нее. Когда Сири купила виллу в Ле-Туке, где они могли бы жить составляя своего рода любовный треугольник, она тем самым вынудила мужа отказаться от нее в пользу Джеральда Хэкстона. Выступая инициатором развода, она заставила его в глубине души признать, что развода желает он.

В какой-то степени Сири, безусловно, была виновата в случившемся, но она не заслужила ненависти, которую он к ней питал. Она как постоянное напоминание его собственного краха в жизни продолжала раздражать его и после своей смерти. Кроме того, если порой Моэм высказывал свою неприязнь к ней некоторым своим близким друзьям, на людях он в свойственной ему манере старался соблюдать приличия и выглядеть безразличным. В автобиографической книге «Подводя итоги» не ощущается ни малейшего признака того, что развод выбил его из привычной колеи. Однако в глубине души ненависть терзала, душила его и не давала покоя вплоть до самой старости, когда он уже не мог контролировать себя. На закате жизни созданный им самим себе образ Сири вновь посетил его болезненный разум и подтолкнул его к последнему, непоправимо трагическому шагу.

За год до своего пятидесятипятилетия в 1929 году Моэм уверял Бертрама Элансона, что путешествие в страны Азии, которое он собирается совершить, будет его последним, поскольку он стал слишком стар для скитаний по свету. Если, как он писал, ему не удастся осуществить его, он отправится на короткое время в Грецию, Турцию и Египет. Зимой 1935–36 года Моэм с Хэкстоном побывали на Таити, в Колумбии, Тринидаде и Тобаго и на острове Мартиника, а в 1938 году они провели три месяца в Индии. Помимо этих поездок писатель совершил короткие выезды в Италию, Германию, Голландию, Испанию, Скандинавию и США. Но в 30-е годы ни одна поездка не могла сравниться по дальности и продолжительности с путешествиями, совершенными в предшествующее десятилетие. При этом любопытно отметить, что лишь поездки в Испанию в 1932 и 1934 годах и в Индию привели к созданию значительных произведений.

Моэм, который ощущал себя молодым и в пятьдесят пять лет, конечно, лукавил, утверждая, будто возраст отбивает у него охоту бродяжничать по свету. Писатель сохранил удивительную бодрость и тогда, когда ему перевалило за восемьдесят. К путешествиям его всегда влекло желание избавиться от обязанностей, особенно по отношению к Сири. Развод с ней в 1929 году дал ему полную свободу — впервые после десяти лет супружества он имел свой дом, в котором, если не считать Хэкстона, он мог найти убежище от возникающих перед ним проблем. В течение десяти предвоенных лет и такого же периода после второй мировой войны вилла «Мореск» стала местом, где он принимал многих именитых гостей.

Моэм поселился в одном из самых живописных уголков Европы. Если не считать редких снегопадов и случавшихся на море штормов, климат на Лазурном берегу — это средиземноморские субтропики. Летом температура поднимается до двадцати двух — двадцати трех градусов и лишь иногда бывает выше. Зимой она редко опускается ниже десяти градусов тепла. Если не считать проносящихся иногда над побережьем гроз, большая часть осадков выпадает осенью, которую Моэм обычно проводил в Лондоне. На мысе Ферра климат благодатен как нигде. Круто вздымающиеся горы на побережье почти лишены растительности и потому выполняют роль отражателя солнца, сохраняющего тепло и возвращающего теплый воздух обратно на берег. Кроме того, они служат своего рода преградой для облаков, отчего небо вдоль Болье и мыса Ферра всегда остается голубым.

Воды Средиземного моря прозрачны и содержат больше соли, чем обычно; их знаменитая голубизна ярче, чем воды почти всех других морей. «Пейзаж здесь никогда не выглядит унылым, — писал о мысе Ферра друг Моэма Камерон. — Свет постоянно меняет окраску. Когда дует мистраль, видимость становится поразительной: на самых далеких холмах можно разглядеть каждое дерево и камень, а расположенные в Италии Вентимилья и Бордигера, кажутся совсем рядом… Но так бывает лишь тогда, когда дует мистраль. Чаще убегающие к горизонту дали затянуты дымкой, придающей окружению поэтический тон полотен Клода Лоррена».

Неудивительно, что Моэм, который провел детство на берегу вечно угрюмого и холодного Северного моря, был очарован мысом Ферра и решил осесть в этом изумительном уголке. После ликвидации «мавританского» фасада строение приобрело строгие формы, прямизну которых подчеркивали белые стены и окружающая их зелень. На воротах, а также над главным входом в дом красовался знакомый символ — знак, защищающий от дурного глаза. Пол прямо от входа был выложен белыми и черными мраморными плитками. Одна из дверей холла вела в гостиную размером девять метров на двенадцать с камином, выложенным из камней с горы Арль; стены украшали полотна импрессионистов и большое количество художественных изделий, привезенных из стран Азии. Вдоль одной стены располагались книжные полки, достигавшие почти пятиметрового потолка, на которых покоилось несколько сотен томов. У камина стояло две софы, а над камином возвышался огромный, вырезанный из дерева позолоченный орел. Французские окна открывались на три террасы, окруженные лимонными и апельсиновыми деревьями.