Михаил Лев - Длинные тени

— Не совсем. Все должно делаться на законном основании. Лечить кого-либо в тюрьме мне раньше не приходилось. И если я иду на это, то только при условии, что не вы, а тюремный врач пригласит меня как бы на консультацию.

— Герр Шлезингер, в здешних порядках я разбираюсь неплохо, так что можете на меня положиться. То, что вам кажется маловероятным, в действительности дело решенное. Десятки журналистов из разных стран уже знают, что Вагнер намерен устроить пресс-конференцию. Будут у него и другие встречи. Большой интерес к нему проявляют эксперты по особо важным ценностям. Им теперь известно, что в свое время Густав ведал мастерскими, где готовили к отправке в рейх конфискованное имущество. Под давлением внешних сил эти эксперты пользуются большими правами. Они попытаются добиться своего, и надо внушить Вагнеру, чтобы он вел себя с ними сдержанно и разумно. Я это знаю потому, что эксперты беседовали и со Штанглем. Франц отвечал им обдуманно, коротко и спокойно. Густав же очень спесив. Он не терпит, когда кто-то позволяет себе даже намек на иронию или насмешку по отношению к нему. Если его не предостеречь, он может натворить глупостей. Мне сказали, что один из иностранцев психолог или психиатр, и ему ничего не стоит усыпить и таким образом ослабить, а то и вовсе парализовать волю. В тюрьме применять гипноз запрещено, и я договорилась, что встреча с психиатром состоится только в присутствии моего личного врача, я имела в виду вас. У Вагнера больное сердце, и с ним всякое может случиться. Так что я на все готова, лишь бы вы согласились помочь ему.

Берек еще колебался, не знал, на что ему решиться. С самого начала ему противно было слушать ее болтовню. Штангль, Вагнер и Тереза — ничего себе компания! Его бы не удивило, если бы она попыталась выведать что-либо у него, а о себе умолчать, произошло же обратное. Неужели она не понимает, что ее откровенность не менее опасна, нежели угроза Вагнера, что его друзья за него заступятся и расправятся со свидетелем? Чем, собственно говоря, он, Берек, завоевал ее доверие, и она говорит с ним куда более откровенно, чем он надеялся? Неужели на нее так повлиял арест Вагнера, что ей кажется — самое худшее уже свершилось. Правда, и без нее нетрудно догадаться, что Штангль и Вагнер были связаны не только с теми, кто бежал из Германии, но и с новоявленными нацистами. Оба они безусловно знали новые фамилии бежавших, их адреса, пароли. Кое-какие из этих тайн, видно, известны и Терезе. Но как связать то, что, с одной стороны, она была среди немногих допущенных на празднование дня рождения Гитлера, а с другой — с такой легкостью назвала Менгеле и упомянула об экспертах, разыскивающих награбленные убийцами драгоценности.

Как Тереза поведет себя с ним дальше — сказать трудно, но ясно одно: он не должен отказываться от ее предложения. Тереза сидит молча — сидит и ждет. То, что он задумался, прежде чем дать ей окончательный ответ, кажется ей естественным. Берек спрашивает:

— Как у Вагнера протекает болезнь сердца и давно ли она у него?

— Точно я вам не скажу, но думаю, что это началось после того, как взяли Штангля. Он испытывал боли при ходьбе, при физических нагрузках и особенно когда нервничал. К врачам он не хотел обращаться. Постепенно приступы становились реже и почти прекратились. Но за последнее время они участились, в основном по ночам, во сне. Боли были до того сильными, что он лежал в испарине с широко раскрытыми глазами. На этот раз он всерьез испугался и обратился к врачу. Давали ли ему нитроглицерин? Да, герр Шлезингер, и, когда он его принимал, боли обычно быстро проходили. Электрокардиограмму ему делали, но что она показала, не знаю. Если бы был инфаркт, я бы знала. Что же вы молчите, герр Шлезингер? Как вы думаете, болезнь серьезная, опасная?

— Полагаю, что серьезная, но все зависит от того, как она будет развиваться дальше. У таких больных часто бывают инфаркты и другие осложнения.

— Если я вас, доктор, правильно поняла, он может неожиданно умереть?

— И такое случается, особенно если кровяное давление высокое и нет надлежащего лечения.

Ответ Берека не на шутку напугал ее.

— Не может ли случиться, что ему умышленно назначат не то лечение или применят опасные для него средства? Так ведь недолго и отравить.

— Этого я не знаю. В таких случаях судебным экспертам нетрудно установить факт отравления. Но должен вам сказать, что подобные вещи делаются куда проще и с меньшим риском быть обнаруженным. В латыни есть такой термин «плацебо», что означает «ничтожно малое». Так вот, вместо того чтобы дать больному те лекарства, которые записаны в истории болезни — сосудорасширяющие препараты и другие, — прибегают к плацебо: делают уколы, дают таблетки или порошки, но содержат они, скажем, питьевую соду, сахар. Вреда от них никакого, но и нужной помощи больной вовремя не получает. Это называется пустышкой.

Не думайте, фрау Тереза, что плацебо вещь запретная или придумана с преступной целью. В лечебных учреждениях, где испытывают новые лекарства, иногда без этого не обойтись. Обычно такие средства изготавливаются в лабораториях этих же лечебных учреждений.

Вы хотите знать о дозировке. Конечно, и это весьма важно. Даже в обычных больницах истории болезни доступны только для медицинского персонала. Если вы допускаете, что тут может быть замешана рука злоумышленника, то выписано будет все правильно, а на самом деле больной получит ничтожно малую дозу или же, наоборот, дадут лекарства в значительно больших количествах, что может привести к осложнениям. Чтоб это стало причиной остановки сердца — такого я не слыхал.

— Герр Шлезингер, вы даже себе представить не можете, как я вам благодарна, вам и Гроссу, за то, что он рекомендовал мне вас. Можете не сомневаться, что выразится это не в одних словах. «Плацебо», «осложнения» — все эти ухищрения, как бы мудрено они ни были задуманы, врагам Вагнера осуществить не удастся. Густав будет принимать только те лекарства, которые я ему передам. Вас я попрошу их прописать и объяснить ему, как их следует принимать. Прослушать его сердце, измерить ему давление — такая возможность у вас будет. Во время встречи с экспертами тюремного врача не будет. С ним я сумею договориться. Он из тех, что так и смотрит тебе в руки. Единственное, о чем я вас попрошу, при случае сказать Густаву от моего имени, чтобы он не принимал близко к сердцу всякую чепуху и не обращал внимания на то, что пишут в газетах. Не только Польше или Израилю, но даже ФРГ или Австрии его не выдадут ни в коем случае. Я вижу, вы качаете головой, и, как я понимаю, вы с самого начала отказываетесь выполнить мою просьбу. Что ж, мне это говорит о вашей прямоте и честности. Другой на вашем месте поступил бы так, как считает нужным, а я бы меж тем напрасно на него рассчитывала.