Михаил Лев - Длинные тени

Френцель пытается вспомнить свой сон, какой-то нелепый, кошмарный, оставивший тяжелый осадок на душе.

…Он услышал, как старые стенные часы, висевшие в спальне, громким тиканьем будто подгоняют его в школу. Скоро восемь часов. Он вскакивает с постели, наскоро умывается. Стягивает с себя ночную рубашку и надевает костюм; в нем он выглядит взрослее. Наспех перекусывает, хватает кожаный ранец и убегает. Мать успевает только набросить ему на шею теплый шарф.

И вот он шагает. Скоро весна. Улицы, дома — все ему хорошо знакомо. И учеников, идущих с ним в том же направлении, к школе, он знает, и все их повадки знает. Ребята из богатых семей не хотят с ним водиться. Это всегда его злит. Мать о них говорит: «Яблоко от яблони недалеко падает. Какие родители — такие дети». До школы идти недалеко, и вот его класс, его парта.

Учительница — женщина среднего роста с постным выражением лица — тычет указательным пальцем то в одного, то в другого из учеников, и те, вскакивая с места, называют свое имя. Очередь доходит до него. Он встает, губы шевелятся, но ни одного звука не слышно. Что случилось с языком? Его молчание слишком затянулось. Он растерянно оглядывается на соседа, а тот, будто его кто-то щекочет, заливается смехом. Остальные ребята тоже словно сговорились — дразнят его, корчат рожи, скалят зубы. Он стоит как побитая собачонка, а они в восторге. Его прошибает пот, ему становится дурно, и он садится на место.

«Карл, я требую, чтобы ты сейчас же назвал свое имя».

Он снова встает. Язык по-прежнему не повинуется ему, но никто не собирается его утешать. Наоборот, все злорадно смотрят на него.

Учительница сердито говорит ему:

«Не думай, что все сойдет тебе с рук. Выбрось это из головы. Иди к доске и напиши свое имя».

Карл берет в руки мел и крупными буквами выводит то, что от него требуют, но не успевает оглянуться, как перед его именем кто-то четким, красивым почерком приписал: «Обершарфюрер СС». Он стирает эти слова и заодно — свое имя и теперь пишет у края доски, но надпись «Обершарфюрер СС» снова появляется. Больше того: его самого во весь рост белым на черном фоне изобразили в форме эсэсовца. Руки его в крови. Возле него лежит мальчик и корчится в предсмертных муках. Карл хватает тряпку и начисто вытирает доску. Он обреченно машет рукой и направляется к своей парте.

И опять наваждение: на его месте сидит другой мальчик. Кто это может быть? Вдруг, словно у него пелена спала с глаз, он узнает в нем чистильщика сапог Моника Бинника.

Что сегодня в школе происходит? Каким образом этот недочеловек оказался здесь, да еще смеет нагло, с вызовом смотреть ему в лицо? Сейчас он ему покажет, кто есть кто…

Возможно, ему хватило бы ума воздержаться от скандала: здесь ведь не штрафной плац в Собиборе. В это время учительница тронула его за руку и сказала:

«Карл, тебе, очевидно, нездоровится, и я освобождаю тебя от занятий. Сегодня в нашем классе будет одним учеником меньше».

Как это — меньше? Неужели никто не видит, что здесь есть лишний? А как он пойдет домой, что скажет матери? Что же делать? Он, кажется, сейчас этого Моника Бинника вышвырнет в коридор.

Но только протянул руку — увидел, что вместо Бинника сидит Печерский. Тот самый, что избежал «небесной дороги». Сорок лет прошло с тех пор, как они перед оружейным складом стреляли друг в друга и оба остались в живых. Теперь они снова встретились… Ему не хватило дыхания, и он проснулся. Такое никогда ему не снилось. Совесть и раньше его не мучила, не терзает она его и сейчас.

Тщательно выбритый, в новом костюме, Френцель спускается на первый этаж в кафе. Официант знает, какие блюда этот господин постоянно заказывает. На этот раз Френцель справился с завтраком несколько быстрее обычного. В дни, когда ему предстоит идти в суд, он задерживается за завтраком дольше. Вчера они договорились с Гансом Зигелем с утра встретиться в Гевельсберге.

Гевельсберг раскинулся вдоль автотрассы между Хагеном и Вупперталем. Особенно не разгонишься. В утренние часы на дороге много машин. Равномерно гудит мотор, но вот начался подъем, и он чуть было не заглох. Френцель переключает скорость. Он зорко смотрит перед собой через ветровое стекло. Собака с отвисшим животом перебежала дорогу, даже не обратив внимания на машину. К автомобилю она привыкла. Будь на его месте лошадь, она, вероятно, от неожиданности испугалась бы.

С Гансом Зигелем Френцель познакомился лет двадцать тому назад. При первой встрече Ганс произвел впечатление неприметного, простоватого молодого человека. Тогда Френцелю и в голову не приходило, что не Рейнч, а Зигель со временем станет его настоящим советчиком. Сейчас Зигелю сорок восемь. Это человек с обширными связями. Денег он в свое время вытянул из Френцеля не меньше, чем Рейнч, но, как он, Френцель, сумел убедиться, шли они не в его собственный карман, а на нужды неонацистов. Зигель живет в Бонне, но в последнее время часто наезжает в Гевельсберг. Возможно, оттого, что это недалеко от Хагена, где так много лет занимаются Собибором, а может быть, потому, что Гевельсберг — город необычный. Жителей в нем не так уж много — чуть более тридцати тысяч, но преобладающее большинство из них было и осталось враждебным нацизму. В ландтаге и поныне действует коммунистическая фракция.

На углу у Хагенштрассе Зигель разговаривает с двумя молодыми людьми и, хотя он заметил, что Френцель подъехал, беседы не прервал. Френцель остановился, прижав машину к краю тротуара, и стал ждать, когда Зигель освободится. У Зигеля в руках огромный портфель, скорее похожий на чемодан. Широкой ладонью он оглаживает бороду, обрамляющую лицо, и прислушивается к тому, что говорят ему его собеседники.

Наконец Зигель закончил разговор. Френцель вышел из машины, и они направились к многоэтажному дому, построенному в стиле модерн.

— Как дела, герр Френцель? — справляется Зигель.

— Так себе, — отвечает Френцель со страдальческим видом. — Я накануне пережил такой день и такую ночь, что состарился на целый год.

— А от меня хотите, чтобы я помог вам помолодеть?

— Даже вы не в силах это сделать.

— Напрасно так думаете. Посмотрите на женщину, что идет впереди нас. Видите, как она держится? Идет будто танцует.

— К сожалению, я вышел из того возраста, когда это могло на меня произвести впечатление. Все уже в прошлом.

— И все же…

— Девица как девица.

— А сколько, вы думаете, этой девице лет?

— Ну, двадцать, возможно, двадцать пять.

— А что, если пятнадцать?

— Быть не может, — удивился Френцель.

— Держу пари. Сейчас спросим у нее самой.

— Не надо. Мне теперь не до этого.

В квартире, которую Зигель снял на время и где Френцель уже не раз бывал, они уселись в рядом стоящие глубокие кресла.