С Голынец - Иван Яковлевич Билибин (Статьи • Письма • Воспоминания о художнике)

В этом же возрасте я отправлялся в кабинет по вечерам прежде, чем меня укладывали спать, и говорил ему, что, мол, "довольно рисовать, а давай-ка посмотрим". Тогда он еще немножко интересовался своим семейством, потом он совершенно от него отошел. "Смотрение картинок" было почти каждый вечер то же самое. Это почти всегда была "Азбука" Бенуа.

Наше летнее пребывание в Лыкошине очень сильно отразилось на деятельности отца. Кроме графики, он там писал пейзажи, исключительно акварелью. Под этим влиянием были сделаны его "Богатыри" {1}. Фон этой вещи — река Валдайка.

Он там много охотился. Благодаря твердости его руки и прямоте глаза он был очень хорошим стрелком. Хам он сошелся с местной публикой: несколькими местными мелкими помещиками, с двумя, тремя дачниками, большей частью из военных, которые охотились там осенью и ездили туда зимой. Там он научился зимнему пейзажу, который вышел у него так блестяще в "Царе Салтане".

Вскоре после постановки "Золотого петушка" отец стал преподавать графику в школе Общества поощрения художеств в Петербурге {2}. В это время произошел большой перелом в жизни семейства. Отец постепенно совсем отошел от семьи. В это время я его помню как человека, которого я старался избегать. Когда он ко мне обращался, то его замечания всегда были колкие и маленькому мальчику обидные. Хотя я, конечно, очень мало понимал в таком возрасте, но я не мог не чувствовать, что что-то не в порядке. Моя мать вела себя с большим достоинством. И я не был слишком удивлен, когда мне в одно утро сказали, что отец нас покидает.

Я потом сошелся с отцом уже будучи молодым человеком, в 1927 году. Я тогда был учеником в школе Королевской академии художеств в Лондоне. Незадолго до этого времени отец выехал из Египта, куда он попал после выезда из России во время гражданской войны. Жил он в Париже на бульваре Пастера вместе с Александрой Васильевной Щекатихиной- Потоцкой и ее мальчиком Славчиком, которого я очень любил.

Когда я туда впервые приехал, то отец занимался приготовлением эскизов для русской православной церкви в Праге. Я ему с этими эскизами помогал. У него были и другие помощники, но он ими не был очень доволен. Хоть и не мне это говорить, но он был вполне доволен моей работой из-за ее точности.

Работу финансировал некто г. Крейн, американец, унаследованный отцом от друзей. Отцовская работа продвигалась очень медленно, так как, кроме церковной работы, он брал и другие, главным образом книжные. Вообще все дела велись довольно несистематично. Сам он занимался исключительно приготовлением эскизов. У него была помощница, я ему помогал с картоном Архангела Михаила. Я тогда у него прожил около четырех-пяти месяцев, но дальше этого я ему помочь не мог, так как эскизы все еще не были готовы.

Кроме церковной и графической работы, он еще тогда преподавал в школе Глобы, бесплатно. Он на такие дела был всегда человек очень щедрый, он был всем всегда очень легко доступен и всегда готов оказать посильную помощь.

В это мое пребывание у него и в последующие — я ездил к нему каждый год — он со мною говорил очень откровенно. Он был очень строгий, но и очень щедрый и беспристрастный критик как вообще в искусстве, так и в отношении себя как художника. Он знал себе цену, но не только никогда ее не преувеличивал, но даже, по-моему, не совсем справедливо ее умалял. Так, например, я однажды в разговоре ему заметил, что, в конце концов, он самый большой русский график. Он ответил, что нет, что он считает Сергея Чехонина выше себя.

Последовал долгий спор, который, как это обычно бывает с такими спорами, кончился ничем.

Не отрицая нового искусства, он допускал, что некоторые художники были искренними искателями. Говоря же про других новаторов, искателей рекламы, он отступал от своего правила добавлять при оценке произведения искусства "по моему мнению". Их он ругал без оговорок.

Он всегда требовал строгого рисунка, для него это было первой необходимостью. Если рисунок был, хотя он мог лично с ним не соглашаться, он всегда был готов допустить, что он сам мог быть неправ, то есть говорил "по моему мнению". При отсутствии же рисунка отрицание было категоричным. Он не признавал работы Ларионова. Одновременно он очень высоко ставил Петрова-Водкина.

Не следует забывать, что он был хорошим пейзажистом, а не исключительно графиком, и поэтому он свободно мог судить и судил о живописи, правда, всегда ища в живописи графичности.

Как-то раз, говоря об оригинальности в работе, я ему привел мысль Рейнольдса о том, что если художник никогда не будет у других заимствовать, то кончится тем, что он будет вынужден заимствовать у самого себя, то есть повторять самого себя, что, конечно, гораздо хуже. Отец ответил, что он с этим совершенно согласен и что он сам очень многому научился у Дюрера и японцев. На мой ответ, что это довольно странное сочетание, он засмеялся, но сказал, что все ж таки это так.

Райская птица Алконост. Рисунок для открытки. 1905.

Вологодская девушка в праздничном наряде. Рисунок для открытки из серии "Народы русских северных губерний". 1905.

Вологодская молодуха в праздничном наряде. Рисунок для открытки из серии "Народы русских северных губерний". 1905.

Дадоново войско. Разворот. Иллюстрация к "Сказке о золотом петушке" А. С. Пушкина. 1906.

Концовка к "Сказке о золотом петушке" А. С. Пушкина. 1901.

Звездочет перед Дадоном. Иллюстрация к "Сказке о золотом петушке" А. С. Пушкина. 1906.

Дадон убивает Звездочета. Иллюстрация к "Сказке о золотом петушке" А. С. Пушкина. 1907.

Свадьба. Иллюстрация к сказке А. С. Рославлева "Деревянный царевич". 1909.