С Голынец - Иван Яковлевич Билибин (Статьи • Письма • Воспоминания о художнике)

Надо, однако, строго разбирать и понимать разницу между заимствованием и имитацией, тем, что называется "слизыванием". К этому он относился враждебно. Он несколько раз говорил о работе своего же ученика Георгия Нарбута, всегда отдавая ему должное, но сильно порицая его именно за это "слизывание". То, что у ученика или начинающего позволительно, то у развившегося художника уже непростительно.

Будучи ярым русским патриотом, он был все же очень объективен ко всему русскому, как и к самому себе, всегда отдавая должное как в искусстве, так и в жизни. Например, когда я раз заговорил о величии древнего русского искусства и выразил мнение, что из подобных ему школ оно было наивысшим, он, к моему удивлению, не согласился, считая византийскую школу и индийское искусство выше. Его знание этого предмета было энциклопедичным. Он первый указал мне на достоинства древнего англосаксонского книжного искусства — "иллюминаций", говоря, что это "не англосаксонское, а чистая Византия".

Несмотря на свои огромные способности и знания, в то время, когда я бывал у него в Париже, он был слишком склонен упускать из виду цель ради средств. Он слишком увлекался прикладной техникой. Мне говорили люди, работавшие с ним в постановке его последних опер, что было почти невозможно работать из-за задержек. Отец так углублялся в работу над законченностью эскиза, что совершенно не считался со временем, требуемым для приготовления самих декораций и костюмов. То, что происходило с оперой, то на моих глазах произошло и с пражской церковью. Он не имел никакого делового понятия.

Как я сам помню, в дореволюционные времена ему жилось очень легко. Работал он всегда очень много, но бороться с жизнью ему совершенно не приходилось, так что, дожив до средних лет и добившись своего положения в искусстве, он не постиг практических требований работы.

Ему нужна была книга. Фресочная работа ему не была по-настоящему по сердцу, и он ее не чувствовал. Сам он говорил про себя, что на этой работе он дирижер без инструмента, но с палочкой; всегда указывал, что он не любит "мазню".

Приехав к нему в Париж, я нашел его совершенно другим человеком, чем в детстве. Я думаю, что он просто не понимал детей, что вполне возможно, если принять в соображение его собственное, невозможно скучное детство. Его мать его боготворила, но не давала ему ни малейшей свободы и самостоятельности, и так это было у них—у отца и его брата Александра Яковлевича — вплоть до университетских лет.

Во время моего пребывания у него мы говорили очень много и на всевозможные темы. Он говорил о своей жизни в Египте, который он очень полюбил, никогда не прикрашивал, но и не сгущал красок. Сам он по-прежнему любил общество "Мир искусства", но его отношения к другим русским художникам очень охладели. К А. Н. Бенуа он стал ощущать прямо антипатию. Он вообще был довольно одинок. Старых друзей не было, а новых он не приобрел. Тех же знакомых, какие были, нельзя было назвать друзьями.

1Имеется в виду иллюстрация 1902 г. к былине "Вольга", изображающая Вольту с дружиной.

2Здесь допущена неточность. Преподавать в школе Общества поощрения художеств Билибин начал в 1907 г., а постановка "Золотого петушка" была осуществлена в 1909 г.

В. П. Линкевич

Много рассказал мне Георгий Иванович о художнике-графике И. Я. Билибине и о его семье.

С этой семьей он, а впоследствии и я были очень близко связаны. Георгий Иванович считал Ивана Яковлевича не только своим учителем, но и большим другом. Без помощи и поддержки Билибина, говорил не раз он, едва ли бы удалось ему встать на верный путь художника-графика и преодолеть все житейские невзгоды и трудности, с которыми встретил его тогда суровый Петербург.

Нарбут всегда признавал огромное художественное влияние Билибина на свое творчество. Он очень высоко ценил Билибина как художника и уважал как человека, однако стиль и манера работы Ивана Яковлевича не покорили его, и он упорно старался избавиться от их влияния. В шутку Нарбут часто называл Ивана Яковлевича Билибина Билибон, или Иван Железная Рука, очевидно, имея в виду его твердую и характерную манеру графического письма. Много лет спустя, когда мы вдвоем с Георгием Ивановичем как-то рассматривали старые его работы, он, смеясь, показал на открытку своей акварели "Георгий Победоносец" и сказал: "Вот это очень плохое подражание Билибину, за которое мне просто стыдно".

Георгий Иванович рассказывал мне, что, когда он был в старших классах гимназии, ему случайно попалась детская книжка с иллюстрациями художника Билибина. Рисунки, помещенные в этой книге, произвели на него неотразимое впечатление, и он стал в своих ученических работах стараться подражать им.

Спустя некоторое время в каком-то журнале ему посчастливилось снова увидеть иллюстрации Билибина, которые окончательно покорили его воображение и зародили в нем мысль после окончания гимназии уехать в Петербург, разыскать художника Билибина и добиться его согласия учиться у него рисованию.

Это свое тайное намерение он открыл брату Владимиру, который его одобрил и пообещал присоединиться к поездке с ним в столицу. По приезде в Петербург Георгий Иванович поступил в университет на факультет восточных языков, прежде всего для того, чтобы легализовать свое положение и пребывание в столице, так как перспектива учебы в университете, по существу, его мало интересовала.

Вскоре он достал адрес художника Билибина и твердо решил пойти к нему на квартиру и попытаться осуществить свою заветную мечту. И. Я. Билибин в то время жил на Мытнинской набережной, в той самой квартире, в которой впоследствии пришлось поселиться и нам после свадьбы.

Жена Ивана Яковлевича, художница Мария Яковлевна Чемберс-Билибина (Мери Чемберс), рассказывала мне подробности их первого знакомства с Георгием Ивановичем Нарбутом. "Помню, — говорила она, — как однажды пришел к нам на квартиру молодой человек провинциального типа и прямо заявил, что он хотел бы брать уроки рисования у И. Я. Билибина. Вышедший ему навстречу Иван Яковлевич в недоумении спросил, кто его направил к нему и почему у него он хочет брать уроки. И тут Нарбут откровенно признался Билибину о своей заветной мечте учиться рисованию только у него и показал ему свои работы". Билибин очень внимательно выслушал юношу, рассмотрел его рисунки и, по словам Чемберс-Билибиной, был поражен его работами.

Тяжелое материальное положение, в котором тогда находился молодой художник, и его настойчивое желание учиться произвели на Ивана Яковлевича глубокое впечатление, и он тут же предложил Георгию Нарбуту переехать к нему на квартиру и начать рисовать под его руководством. Участие, проявленное к нему, было так неожиданно, что Георгий Иванович долго стоял потрясенный, не веря в реальность осуществления своей мечты.