С Голынец - Иван Яковлевич Билибин (Статьи • Письма • Воспоминания о художнике)

Главная прелесть Яман-Кола заключалась в безлюдье. Мы всегда были одни. Очень редко к нам приезжали знакомые из деревень за советом или просто посидеть и поговорить о делах. Иван Яковлевич очень любил эти посещения и всегда принимал самое живое участие в беседах. Однажды важное лицо из деревни, Мустафа, долго смотрел на Рене Рудольфовну, а затем заявил деловым тоном: "Такой сорт в Константинополе дорого стоит", что привело Ивана Яковлевича в восторг.

Обычно днем Билибин работал у себя. Когда спадала жара, он отправлялся бродить по окрестностям. Часто он спускался в долину в соседнюю деревню Скеле, где жил его старый знакомый Петр Ефимович Кулаков. Это был очень интересный, живой, общительный человек. Он состоял редактором издательства "Общественная польза". В округе все его знали. Его жена, Людмила Сергеевна, дочь писателя С. Я. Елпатьевского, веселая, живая, любила, чтобы у них дома был народ. Она устраивала пикники, прогулки верхом и старалась делать жизнь разнообразной и интересной. Иван Яковлевич часто бывал у Кулаковых и поздно вечером при луне возвращался к себе на гору. Эти прогулки ему очень нравились, так как дорога была необыкновенно красивой: надо было идти по сокращающей путь тропинке вдоль горы, залитой ярким светом луны.

Несколько раз Иван Яковлевич с Рене Рудольфовной ездили в Севастополь. Он не искал удобств в виде коляски или линейки, а ехал с попутчиком из деревни. Так было и дешевле и интереснее. Трястись тридцать километров на мажаре (татарской телеге) не очень весело, особенно когда палит солнце. Но гораздо больше впечатлений. Обратно ехали тем же способом. Для этого шли на постоялый двор и искали попутчика, возвращались поздно вечером. Все это очень нравилось Ивану Яковлевичу: и разговоры с возницей, и отдых на Черной речке, где обязательно встречались со знакомыми. А как красиво пели татары, а они любили петь, когда наступала темнота. Поэтому мы все любили ездить куда-либо с попутчиками из деревни.

Следующая встреча с Иваном Яковлевичем произошла в Батилимане. Я не могу сказать точно, в каком году это было.

Батилиман — по-русски Широкий залив — был расположен в нескольких километрах от деревни Байдары. В очень живописном месте на склоне горы приютилась деревня Хайту. От этой деревни до Батилимана было совсем недалеко. Неожиданно дорога обрывалась, и перед вами открывался чудесный вид на море. Слышался шум моря, видна была белая пена у берега. Слева мыс Ласпи, а справа мыс Айя, за которым пряталась Балаклава. Спуститься вниз было очень трудно из-за отсутствия дороги. Приходилось почти сползать по крутым тропинкам. Это дикое запущенное место продавалось. И вот группа интеллигентов, москвичей и петербуржцев, приобрела этот участок. Был приглашен землемер, затем появились дорожные рабочие, которые как-то очень скоро проложили хорошую проезжую дорогу до самого моря.

Пайщики, получив свою долю, начали строиться и приезжали на отдых в свободное время. Вскоре появились дома у Кулакова, Чирикова, Короленко. Билибин после первого знакомства с Батилиманом сделался его страстным поклонником. Ему очень повезло, и все ему завидовали, так как на принадлежащем ему участке стоял хороший дом, который построили для себя рыбаки. Дом был вполне сносный для жилья, а художник с присущим для него вкусом и уменьем преобразил его в уютный коттедж. Иван Яковлевич наслаждался видом из окон, выходящих на море и на Ласпи. Работал он много, так как тем для этюдов находилось сколько угодно в этом прелестном уголке.

С началом войны все изменилось. Строительство в Батилимане приостановилось, настроение было тревожное; въезд в Севастополь был запрещен, ехали через Бахчисарай, а это было сложнее. Я почти не встречалась с Иваном Яковлевичем. Последние годы перед отъездом за границу он безвыездно прожил в Батилимане. Его часто видели в обществе рыбаков у костра, они пели песни и плясали.

К моему глубокому сожалению, меня не было в Ленинграде, когда Иван Яковлевич вернулся из-за границы.

Лишь в 1946 году я смогла приехать в Ленинград и зашла к жене Билибина А. В. Щекатихиной. В ее квартире стены двух комнат были завешены изумительными этюдами. Это были виды Африки и Франции работы Ивана Яковлевича.

Александра Васильевна показала этюд, очень напоминавший о Батилимане. Он был сделан на юге Франции. Те же земляничные деревья, тот же желтый песок, и все залито ярким солнцем. Это был любимый уголок художника на чужбине.

У меня в комнате висит этюд, который мне подарил Иван Яковлевич. Это вид на заходящее солнце за горами Байдарской долины. Этот вид из калитки Яман-Кола, который так восхищал Ивана Яковлевича, — лучшая память о нем.

К. С. Елисеев

Однажды я увидел в одном из книжных магазинов на Невском многоцветные рисунки к сказкам, совершенно непохожие на все то, что мне приходилось встречать до тех пор, под ними стояла подпись, сделанная строгим полууставом: "И. Билибинъ". Передо мной лежали отдельные выпуски блестящей серии русских народных сказок, напечатанных в Экспедиции заготовления государственных бумаг, лучшем печатном заведении того времени.

Я тогда поступил в школу Общества поощрения художеств.

Когда я разложил свои домашние рисунки перед Н. П. Химоной, бывшим тогда инспектором школы, он предложил мне приготовительный класс. Мне было девятнадцать лет, и я, смутившись, заметил ему, что мне неловко быть среди приготовишек, на что Николай Петрович ответил, что среди приготовишек я могу встретить и не таких еще дядей, как я, а потом мягко добавил, что до третьего, "головного" класса перевод в следующие классы производится в любое время, что целиком зависит от успехов учащегося.

Уже ко второму полугодию я был переведен в третий, "головной" класс, дававший право посещать, кроме общерисовальных, еще и специальные классы, которые при ближайшем знакомстве с расписанием оказались — увы! — недоступными, так как проходили днем, когда я находился на службе. Однако я высчитал, что если по окончании службы быстро пробежать расстояние от Красного моста до Мойки 83, то два раза в неделю я смогу посещать занятия, которые в расписании назывались графическим искусством. Я уже знал, что вел их И. Я. Билибин, тот самый волшебник, перед книжками которого я стоял очарованным у витрины магазина.

Думаю, что не нужно говорить, с каким трепетом я впервые вошел в комнату, где, как мне представлялось, сидят ученики и рисуют, а их "обучает" И. Билибин, ставший уже для меня легендой.

В действительности все оказалось иначе: никто не сидел и не рисовал, а все столпились у одного стола, окружив плотной стеной человека, который мне сначала не был виден и только голос которого, слегка заикающийся, я слышал. Этот спокойный голос обсуждал работы и тут же делал необходимые указания, скорее, даже советы, которые давались в корректной и уважительной форме, что я тут же отметил про себя.