Евгений Панов - Зоология и моя жизнь в ней

Птица поразила мое воображение, и я почувствовал, что мне необходимо поймать ее, хотя я тогда еще не осознавал окончательно, зачем мне это. Я решил ловить самца на чучело самки. Изготовлять его специально для этой цели мне не хотелось, и я решил прибегнуть к более простому способу. Застрелил самку, гораздо более скромно окрашенную, шприцем накачал трупик формалином и, когда он начал твердеть, придал ему позу спокойно сидящей птицы. Затем, отойдя на сотню метров от лагеря, поставил на открытом месте ловушку-лучок, насыпал в нее семена, собранные с местного травянистого растения, укрепил рядом с лучком самку, присел неподалеку и стал ждать.

Время тянулось медленно. Я уже начал сомневаться в успехе всего мероприятия и отвлекся от лучка, прикуривая сигарету. Взглянул в сторону ловушки и увидел, что на самке сидит роскошный самец, пытающийся спариваться с ней. Только успел подумать, что сдуру не взял с собой фотоаппарат, как на спину этого самца приземлился второй. Делать было нечего – я встал, спугнул самцов и, не особенно рассчитывая на удачу, переставил труп самки прямо в центр лучка. Не прошло и нескольких минут, как под сеткой бился желанный самец пустынного снегиря.

Я посадил его в большую клетку и поставил ее прямо в нашем полевом лагере, чуть поодаль от палаток. Уже на следующий день самец начал петь, и мне удалось получить с близкого расстояния прекрасные магнитофонные записи всех вариантов его вокализации. С этого времени толстоклювые снегири то и дело прилетали в наш лагерь, на голос нашего пленника, и я смог без особого труда получить множество ценных сведений о поведении этих птиц.

А что же монгольский пустынный снегирь? Эта птица, оказавшаяся здесь вполне обычной, обладала некоторыми чертами сходства со снегирем толстоклювым: таких же размеров, с клювом толстым, но темно-желтым, а не ярко оранжевым. В окраске тоже присутствовали розовые тона, хотя гораздо более тусклые. Но ничего не стоило отличить монгольского снегиря от толстоклювого даже на большом расстоянии. У первого во время полета бросались в глаза два чисто белых поля на крыле, которых не было у второго. Поэтому для меня до сих пор остается загадкой, почему Л. С. Степанян называл этих двух столь разных птиц видами-двойниками.

Тем более, что буквально ничего общего не было в песнях самцов этих двух пернатых. У монгольского снегиря звуки песни более всего походили на мелодичный напев нашей европейской чечевицы, хорошо знакомой любому любителю природы. Он передается звукоподражательно фразой: «Витю видел?». Существенное отличие состояло в том, что песня монгольского снегиря много длиннее и обогащена сложными руладами. Но в ней не было и намека на звуки клаксона, столь характерные для снегиря толстоклювого.

Короче говоря, стало ясно, что этих двух обитателей предгорной полупустыни ни под каким видом нельзя считать подвидами одного вида. То, что они в таком качестве фигурировали не только в сводке «Птицы Советского Союза», но и в исчерпывающем руководстве по пернатым Китая, можно было объяснить только неосведомленностью или невниманием орнитологов, высказывавших такую точку зрения. Еще забавнее выглядело следующее обстоятельство. В полевом определителе птиц СССР, изданном в 1968 г., рубрику «Пустынный снегирь» иллюстрировало изображение птицы, которая по фантазии художника выглядела как нечто среднее между толстоклювым и монгольским снегирями.

По материалам наблюдений, полученным мной с помощью Нины Булатовой, мы позже написали статью, где утверждали, что эти птицы представляют собой два разных вида, лишь очень отдаленно родственных друг другу. В местах нынешнего их совместного обитания они оказались следующим образом. Монгольский пустынный снегирь расселился туда с востока, из Центральной Азии, а толстоклювый – с противоположной стороны, из Средиземноморья.

Много позже, более четверти века спустя, я получил письмо от британского орнитолога Гая Кирвана, который в соавторстве со Стивеном Грегори вплотную взялся за анализ эволюционных взаимоотношений между этими двумя видами. В письме содержались несколько вопросов по поводу моего мнения относительно сходства между песнями монгольского пустынного снегиря и чечевицы. Когда статья этих авторов была затем, в 2005 г., опубликована в Бюллетене британского орнитологического клуба, они прислали мне ее оттиск. Результат исследования состоял в том, что птицы, о которых идет речь, представляют собой настолько далеко разошедшиеся виды, что их следует относить даже к разным родам [187].

Я работал в Институте эволюционной морфологии и экологии животных [188]уже 17 лет, когда в 1990 г. его директор В. Е. Соколов вызвал меня к себе и в конфиденциальной обстановке предложил подумать о создании новой лаборатории под моим руководством. Сначала я сказал, что едва ли пойду на это. Мне комфортнее, объяснил я, не быть зависимым от необходимости нести ответственность за работу целого коллектива и отвечать исключительно за результаты своей собственной научной деятельности.

Но когда я рассказал о предложении Соколова Ларисе, она загорелась возможностями автономного существования. Оно позволит нам, утверждала она, приобретать по заявкам в отделе снабжения института именно то научное оборудование, которое соответствует специфическим для нас потребностям работы в полевых условиях. Кроме того, можно будет набирать в аспирантуру студентов, способных в дальнейшем обеспечить расширение фронта наших исследований.

В общем, я решил согласиться на руководство новым коллективом, поставив своим условием назвать его по собственному усмотрению. Так возникла Лаборатория сравнительной этологии и биокоммуникации, существующая и по сей день. Для начала я оформил переход в ее состав Васи Грабовского, который до этого числился сотрудником Костромской таежной научно-опытной станции под началом Л. М. Баскина. Вслед за ним из той же лаборатории к нам перешли Катя Елькина (Куприкова) и Ирина Жесткова. Несколько позже в лабораторию были зачислены Андрей Фильчагов и Дмитрий Монзиков, только что окончивший Ярославский университет.

Я пригласил к сотрудничеству Андрея Фильчагова, зная со слов Васи, что тот серьезно заинтересован вопросами эволюционных взаимоотношений и систематики в том подразделений семейства Чайковых, один из видов которого, чайка хохотунья, давно уже стал нашим излюбленным модельным объектом. Что касается Дмитрия Монзикова, то я планировал командировать его в помощь Андрею для работы по этой тематике. Конечную цель я видел в том, чтобы основательно разобраться в крайне запутанной проблеме так называемого «кольцевого ареала» у больших белоголовых чаек.