Евгений Панов - Зоология и моя жизнь в ней

Первые три дня мы жили на базе одни и решили, что так оно и будет в дальнейшем. Проход в отведенную нам комнатушку шел через большую гостиную, где располагалась также библиотека. Я решил, что спать буду здесь, а не в темном и душном закутке, обстановка которого меня совершенно не устраивала. Один из диванчиков я перетащил к стене, так, чтобы он не мешал проходу в дом, и прекрасно провел здесь следующую ночь.

Но когда утром четвертого дня впервые появилась женщина, оказавшаяся хозяйкой базы, произошел грандиозный скандал. Сначала она буквально остолбенела от негодования, увидев произведенную мной перестановку, а потом начала дико орать на иврите. Очень хотелось пустить в ход магические слова нашего великого и могучего русского языка, но она все равно бы их не поняла. Я лениво отбрехивался на ломаном английском, поскольку ясно было, что победа в любом случае останется за ней. Тогда-то впервые зародилась мысль, что долго мы тут не продержимся.

Дальше – больше. Еще дня через два наше пристанище превратилось в настоящий проходной двор. То и дело, в любое время с утра до ночи подкатывали машины, привозившие каких-то людей по одному или компаниями. По вечерам приезжие засиживались в столовой допоздна и своими оживленными разговорами не давали нам спать. Сейчас, листая свой дневник, я поразился тому, как мы выдержали все это, оставаясь здесь целых семь дней.

Нужно было срочно что-то предпринимать. Как известно по русской пословице, «На ловца и зверь бежит». Как-то вечером к нам в гости заехали Юрий Шенброт и Борис Краснов, жившие в 15 километрах отсюда, в городке Мицпе-Рамон. Эти московские зоологи эмигрировали в Израиль пять лет назад. Теперь они работали в местном отделении Университета имени Бен Гуриона, занятого изучением пустынь. Мы взмолились, чтобы они помогли нам найти жилье где-нибудь по соседству с ними. Через два дня переговоры увенчались успехом, и Борис перевез нас в дом, стоявший бок о бок с его собственным. Комнату нам согласился сдать его хороший знакомый, бывший московский геолог Иосиф Плахт. Оба эти дома принадлежали Университету Бен Гурион.

Центральный Негев

Мицпе-Рамон – городок, основанный в середине 1950-х гг., когда в страну хлынул мощный поток эмигрантов, в том числе – из России. На трех параллельных улицах одинаковые дома двух типов, одно– и двухэтажные. На каждой крыше солнечные батареи, единственный источник тепла в помещении. К домам примыкают огороженные палисадники площадью не более пятидесяти квадратных метров, засаженные кактусами, агавами и цветами. По обочине улицы живой изгородью высажены деревца каллистемона [276], плакучие ветви которых, усыпанные пушистыми алыми соцветиями, свисают из-за оград. Нектаром этих цветов то и дело прилетали кормиться бюльбюли, пролетные в эти дни в Израиле славки черноголовки, а иногда и домовые воробьи.

Одна из границ города проходит по краю четырехсотметрового обрыва в гигантский кратер Махтеш Рамон. На его крутых склонах есть агамы, но попробовав один день работать там, мы от этой затеи вынуждены были отказаться – даже просто передвигаться там оказалось попросту опасным.

На противоположной окраине, ближайшей к нашему жилью, тропинка вела из города в бедленд. Она заканчивалась в небольшом ущелье с сухим руслом в его ложе. Кругом довольно пологие склоны с овечьими тропами. Размеры потенциальной рабочей площадки – около 7 гектаров. С нескольких точек, где удобно пристроиться для наблюдений, значительная поверхность рельефа хорошо просматривается в бинокль, и это большое достоинство. Правда, даже клочка тени, куда можно было бы спрятаться от испепеляющей жары хотя бы в обеденный перерыв, нет и следа. Зато опять же, как в Авдате, место облюбовано парочкой траурных каменок. Птицы охотились здесь и, поймав насекомое, не проглатывали его, а улетали прочь, держа добычу в клюве. Значит, у них птенцы в гнезде, которое мне еще предстояло найти.

Здесь мы работали 20 дней с перерывами в прохладные и ветреные дни, что случалось, к нашему разочарованию, довольно часто. При такой погоде агамы не выходили из убежищ. Когда же им было комфортно, нам приходилось не слишком сладко. Выдержать пребывание на солнцепеке с 9.30 до 17 часов помогал длительный опыт, приобретенный в Туркмении. Здесь, ближе к Африке, солнце палило днем еще более свирепо. Мы приносили с собой бутылки, в которых вода в морозилке за ночь превращалась в лед, и до середины дня потягивали ее ледяными порциями, успевавшими оттаять. Но к концу дня вода была уже теплой и не спасала от жажды.

Ящериц оказалось гораздо меньше, чем мы ожидали. Этому не приходилось удивляться, поскольку условия обитания живности в каменистой пустыне Негев крайне экстремальны. Любой участок пустынь Средней Азии мог бы показаться оазисом по сравнению с той местностью, где мы вели наблюдения. Дефицит кормов, как из-за скудости растительности, так и в силу малочисленности беспозвоночных приводит к тому, что агама вынуждена осваивать территорию, гораздо более обширную, чем там, где условия жизни гораздо более благоприятны. Поэтому материал удавалось собирать буквально крохами.

Наблюдения осложнялись тем обстоятельством, что местные ящерицы, в отличие от кавказских и хорасанских агам в Туркмении, не придерживались постоянных убежищ. Если принимать во внимание обширность индивидуальных участков израильских агам, становится понятным, почему им удобнее проводить ночь там, где их застает наступление вечера.

Каждый раз, когда мы возвращались домой и жаловались Иосифу, что дело идет плохо, он утешал нас так. Широко разводил руки и говорил при этом: «Уедете отсюда вот с таким материалом!»

Все же нам удалось поймать, измерить, сфотографировать и пометить 11 самцов и 5 самок. Кроме того, я получил уникальные видеокадры того, что принято считать сигнальным поведением у агам и игуан. Это нечто вроде поклонов, всем туловищем или только головой, когда ящерица раз за разом сгибает передние ноги и снова распрямляет их. У разных видов эти акции различаются по числу поклонов, их амплитуде и длительности. Поклоны наших агам, как выяснилось позже, при обработке видеозаписей на компьютере, резко отличались от зарегистрированных нами ранее у тех видов, которых мы изучали в Средней Азии.

Всю ценность этой информации, добытой нами с таким трудом, мы смогли оценить позже, когда, опять же по капризу судьбы, оказались в другом районе Израиля, на крайнем его севере. А до этого нам посчастливилось впервые посетить самый южный город этой страны – Эйлат, куда мы отправились из Мицпе-Рамона в последних числах апреля. Там я рассчитывал увидеть каменок других видов, поскольку в центральном Негеве вполне обычной была только траурная.