Мария Чехова - О.Л. Книппер – М.П. Чехова. Переписка. Том 2: 1928–1956

А потом пошла жизнь дальше – больные кругом, всякие театр. неприятности (не мои лично), очень меня волновавшие. Как-то тревожно болен Вас. Ив. Качалов.

16-го ездила на кладбище – два года как ушел Москвин. Там хорошо, покойно, не надрывно, и моих там больше, чем в жизни.

На днях в Доме архитектора был вечер – мы, старшие, «представляли» молодых. Я говорила о нашей молодой Кире Ивановой, потом она показывала сцены из «Пушкина» и «Горяч. сердца» [1003], и очень хорошо Грабарь выпускал художника, Иофан – архитектора, Гнесина – певицу, был еще поэт, пианистка – в общем, очень занятно. Устроено было интимно, хотя народу было много. Ни сцены, ни подмостков, тут же на носу у зрителей происходили все показы. Участвовала и Зося – Alexandrine в «Пушкине», и Юра Леонидов (сын Леонидова) – Дантес и Вася в «Гор. сердце». Кира понравилась.

Маша, а как мне жалко и обидно за моего приятеля Василия Антоновича! Сказать тебе не могу. Не понимаю, как это вышло, – ведь он сам хотел уйти, почему его тогда не пустили! Нехорошо. Он, вероятно, в Москве, но не звонит, и я молчу.

Много волнений было с композиторами, ой, ой! Ты, верно, читала [1004]. Странно все сие.

Неужели ты совсем не выходишь в сад, когда у вас так тепло и сияет солнце?

Я совсем не выхожу на улицу, если куда надо – езжу. А ходить – задыхаюсь. А почему на сцене не задыхаюсь?

Тришка лежит у меня на кровати и усердно моется. Софа посеяла для него овес, и он с аппетитом кушает. Прыгает по шкафам и буфету.

Ну, Маша, дорогаша, наболтала я тебе, рука отвыкла писать, пишу плохо – не то что твой бисерный почерк.

Не хворай, не утомляйся, выходи на воздух.

Обнимаю Елену Фил., Полиньку – по вкусу ли ей кофта? Пусть не думает ни о каких деньгах – чепуха.

Целую тебя, Бог даст, увидимся летом, а пока давай жить дальше. Твоя Оля

5 март 48 г. Ялта [В Москву]

Милая моя Олечка!

Спасибо тебе за письмо, я уж думала, что и не получу от тебя весточки, самостоятельно написанной, всё через Софочку шагаем. Холодно у нас, все жмусь и никак не могу согреть себя, хотя на мне сто одежд! Особенно замерзаю во время работы, сижу у окна и дую на пальцы. Занимаемся сортировкой писем – у меня их целый сундук. Елена Филип. с увлечением разбирает их! Попадаются очень интересные – Немировича, Станиславского и Лилиной. Корифеев мы кладем особо. Твои письма я давно уже привела в порядок и только изредка, к сожалению, добавляю…

Я послала тебе телеграмму и жду с нетерпением настоящего кофе и кстати и цикория. Денег у тебя на мои покупки еще прибавятся. Дело в том, что сегодня прибегала опять Капитолина, и мне пришлось дать ей 200 руб. Она сказала, что это будет зарплата за март и чтобы ты не присылала за этот месяц. Они очень нуждаются – Роман больной, Колька без места, Валя в мае будет родить. К Вашему, Madame, приезду она освободится и будет Вам служить… Сейчас рожает моя Минушка, и я в ужасе! Опять котята под ногами. Пока один. Передай Тришке – может быть, это от него, и порадуй его…

Присовокупи эти 200 руб. к моему вкладу в твоем банке на мои расходы. У нас что-то плохо по части провизии, и даже хлеба какой-то затор. При сем прилагаю квитанции на уплату вами налогов за ваши имения за 48 год. Сегодня доставила мне их Капитолина.

Ну, будь здорова, моя дорогая, целую тебя, слушайся Софочку, котор. я тоже целую. Передай ей, что мой науч. раб. исправляется, слава Богу, и становится все мягче и мягче [1005]. Ведь он очень талантлив! Твоя Маша .

О получении квитанций извести.

Мой нежный привет Леве, Маше, Андрюше. Зёзю [1006]с супругом часто вспоминаю с большой любовью.

[20 июня 1948 г. Москва – Ялта]

Наконец я дома, дорогая Машенька. Как будто получше мне. Все меня лечат, не знаю для чего. Увидимся поговорим. А пока целую крепко. Оля

Датируется по телеграфному бланку.

23 марта Бакланова сообщала М.П., что О.Л. уже неделю лежит дома с воспалением легкого. 27 апреля О.Л. все еще в Кремлевке. 5 мая О.Л. вернулась из Кремлевки, не очень поправившись. 8-го ее отвезли в Барвиху, путевка рассчитана до 20 июня.

6 июля 48 г. [Москва – Ялта]

Дорогая Машенька, не пишу, потому что не весело самой. Уж очень я утомилась вечным лежанием и расстройством всего моего органона. Не пойму, что – это болезнь или по моим годам теперь нормальное состояние.

Сижу пока в Москве, хочу дождаться приезда Левы из Улан-Удэ, а то опять разъедемся. Думаю, к 15-му он вернется – я его давно не видела.

На днях съездим на Николину гору, навестить Василия Ив-ча – они очень меня зовут пожить у них пока, может быть, и поживу у них, лучше чистым воздухом подышать, чем в городе сидеть. А в конце июля начнем в Крым собираться, чтобы с тобою повидаться. Почему-то все врачи против Крыма – с моим задыханием и с моей слабостью.

Сейчас шел сильный дождь с градом, тут же зигзаг молнии по всему небу и гром…

29-го я все же «игранула» в «Воскресении» – мою милую графиню, а Нехлюдова, представь себе, играл Юра Леонидов, сын Леонида Мироновича – во, с внуком уже играла. Он еще очень зеленый, но хорошо держится, юный – и это очень приятно, что именно юный говорит об обновлении… [1007].

Зося бедная вчера уехала с бригадой в поездку – Сталинград, Саратов, Астрахань. Николай в Риге в больнице, у него был приступ грудной жабы. Зося летала к нему, а теперь поехала немного денег заработать. Она очень похудела, тревожится. Марина еще играет в Москве. Аня с бабушкой в Пестове.

До сих пор не могу привыкнуть к мысли, что нет Вово [1008]…

Ты читала воспоминания Авиловой?! [1009]А? А ведь я ее знала в ранней молодости и терпеть не могла, по-моему, кривляка.

Машенька, целую тебя, не теряй мужества. Обнимаю. Елене Фил., Полиньке привет. Софа целует. Оля .

Тришка пышный.

29-ое июля 48 г. [Николина гора – Ялта]

Дорогая Машенька, сегодня был на Николиной горе, где я обретаюсь, Александр Яковлевич, и с ним отправляю письмецо.

Писать трудно, ибо нехорошо на душе. Лето проходит, а я месяц после Барвихи просидела в Москве, ибо была слаба, чтобы предпринимать такое дальнее путешествие. Сейчас уже мало времени осталось, т. к. в октябре юбилей – мне надо заблаговременно быть при театре, в Москве, надо знать распорядок, придется выступать, надо туалет шить – а я уже не могу спешить. Так мне горько, что и сказать не могу. Если бы Качаловы не звали меня усиленно – пришлось бы сидеть в Москве, без воздуха. Здесь я мерзну, холодная погода, переменчивая, и я очень задыхаюсь…

Ну, одним словом, нутро мое плачет, что сейчас не увижусь с тобой и не поживу на солнышке, в Гурзуфе…