Мария Чехова - О.Л. Книппер – М.П. Чехова. Переписка. Том 2: 1928–1956

Мечтаю после Пасхи выбраться в Крым, пожить в Гурзуфе и у тебя.

Целую крепко, не сердись, Алеко [1132]. Твоя Оля

22 марта 52 Ялта [В Москву]

Милая моя Олечка, да и напугала же ты меня своей болезнью, впрочем, не ты, а Виленкин! Я получила от него деловое письмо, в котор. он описывает твое нездоровье и от него настроение твое. Я послала телеграмму, и не получив на нее ответа, я испугалась не на шутку. Пожалуйста, не умирай раньше меня – я не могу, чтобы вместо тебя было пустое место.

Ты ведь очень глупо лечишься – извини, пожалуйста. Жалуешься на глаза, а между тем лечиться упорно не хочешь. Брала бы пример с меня. Я только недавно бросила пить алоэ и теперь читаю без очёк. Кстати, получила от твоего друга Фадеева «Молодую гвардию» и собираюсь прочитать снова [1133]. Очень польщена!.. Послала ему благодарственное письмо.

После теплых дней выпал снег и покрыл всю нашу Ялту тяжелым снегом, который, вероятно, не скоро растает. А фруктовые деревья уже начали цвести. Печи продолжаем топить. Вообще радостей мало.

Эту бумагу, на котор. я тебе пишу, привез мне из Львова наш Сысоев, куда он ездил к родственникам, и вероятно, кроме тебя никому на ней писать не решусь при моей солидности.

Передай Софочке, что я сшила 6 наволочек для приезжих – на разные подушки, и столько же подрубила простынь, думаю, что будет достаточно. Только бы скорее вы приезжали, соскучилась я очень.

Пожалуйста, прошу тебя, побереги себя, не простуживайся и не кокетничай с «некоторыми», как это было в консерваторской ложе. Впрочем, ведь ты жадная на этот счет…

Автор пьесы «В Лебяжьем» [1134]позвонил мне сейчас и просил принять его для «беседы» – хочет писать пьесу «Чехов»… Какой ужас! Пока отделалась нездоровьем.

Юра, он же Аркадий, прислал мне свой этюд «Чехов и Горький» – что-то есть, но не очень. Горький ничего, а Чехов мне не нравится. Прислал в подарок, пока повесила у себя в комнате.

Больше не о чем писать. Передай мой пламенный привет Зосе и Коле. Софочку и тебя целую и обнимаю. Маша

17–31 марта 1952 [Москва – Ялта]

Милая Маша, числа 10-го я как будто начала расставаться со своим адовым гриппом, а на другой день снова слегла с тяжким вторым гриппом, и вот до сих пор темпер. еще держится. Я осовела от лежания, от уколов камфары и пенициллина. Ночевала Мария Ив., а теперь ездит кремлевская врачиха, был раз профессор, сестры их дежурят.

28 марта 52. Я все лежу, Маша, пожалуй, не очень долго придется ждать тебе пустого места вместо меня. Я очень устала и ослабела, лежу вся исколотая. Ты напрасно ругаешь меня, что я не умею лечиться – глаза все время лечила, и алоэ кололи, и ионизацию левого глаза делала, но когда накинулись на меня два адовых гриппа, конечно, глазное лечение приостановилось. Лежу даже без чтения, ибо старые стекла уже слабы, буду ждать восстановления сил, чтоб поехать к глазной врачихе.

Вчера была, очевидно, конференция – что со мной предпринимать. Были: профессор и врач из Кремл. больницы, Иверов, к концу подоспела Ирина Еремеевна. Все меня слушали, стукали и решили, что еще можно жить, а я удивлялась, что все так хотят, чтоб я побольше жила, когда я давно уже мечтаю переменить квартиру. Сестры и днем и ночью. Ухожена я здорово. Софа с Варей придумывают всякую легкую еду.

30 марта . Снег нас засыпал. Я такой снежной зимы не запомню. Солнце каждый день, с крыш каплет, ночью – к 20° – понимаешь?

Стали пускать ко мне людей. Марина читает мне. Зося [бывает] каждый день, очень благодарит за привет. А я все лежу. Целую крепко. Оля .

31 марта . Разрешили вставать и обедать и ужинать, сидя на диванчике за столиком. И то устаю.

Поправляюсь – и не знаю, что с собой дальше делать: какая-то бессмысленная жизнь. Только что интересно знать, как распутается узел, затянувший нашу большую человеч. жизнь. Софа читает мне газеты, если что достойно прочтения.

Я с меньшим трудом перечитываю французс. Мопассана – печатные расстояния между строчками не то что наше. Газет совсем не могу читать.

Машенька, дорогая, кончаю, обнимаю и целую.

Принялся ли плющ у горьковской скамейки. Ел. Фил. обнимаю, Полиньку и Ульяну Ив. Оля

6 апр. 52 г. Ялта [В Москву]

Дорогая моя, родная моя Олечка, Пупочка! Получила твое письмо и до слез расстроилась! Бедненькая моя! Ведь вы с Софой долго держали меня в неизвестности. Я даже хотела Зосе телеграфировать!

И как это ты не убереглась от гриппа! Не перезимовать ли тебе хотя одну зиму в Крыму, чтобы укрепить легкие?

А я так надеялась, что в этом году вы приедете пораньше. Хотя погода еще не установилась, но солнце уже работает рьяно! Говорят, плющ у скамейки Горького, посаженный по твоему распоряжению, принялся. Пишу «говорят», так как после твоего отъезда я не спускалась вниз и даже на балкон не выхожу – пахнет котами… Не хватает духа убрать Минушку. Беда!

Олечка, я тоже чувствую себя неважно – по-прежнему кишечник не работает, и от борьбы с ним я устаю. Суеты же много и по службе, и по хозяйству. Ложусь утомленная и с трудом утром встаю. О, старость! Это ты! Конечно, я не хочу стариться, и когда мне говорят, что мои года не соответствуют действительности, – мне, конечно, приятно!

Посещаемость уже начала увеличиваться против прошлого года, и довольно часто поднимаются ко мне наверх желающие отправлять мои мозги в далекое прошлое. Преимущественно это драматурги: хотят писать пьесу – «Чехов». Я посылаю их к тебе, зная, что Софочка их не пустит. Ведь она замечательный твой Цербер. Обнимаю, прижимаю к сердцу и люблю тебя по-прежнему, как всегда любила. При свидании будет подтверждение.

Выздоравливай и поскорее приезжайте. Софочке, доброй Софочке огромная благодарность за то, что она неукоснительно возвращает тебя к жизни и очень скоро, надеюсь, привезет тебя в мои нежные объятия. Пиши же почаще и не заставляй меня мучиться в неизвестности. Маша .

Зосе и Коле пламенный привет!

10 мая 52 г. [Москва – Ялта]

Милая Маша, я все еще полеживаю, не выхожу, слабость и трудное дыхание не покидают меня.

Спасибо большое за цветы, кот. Женя передала мне от тебя, и так захотелось и в Ялту, и в Гурзуф. Но когда я поправлюсь и окрепну, чтобы двинуться в длинный путь, – не знаю.

Ведь за мной до сих пор уход. Во время болезни дежурили две сестры молодые, одна особенно приятная – она заболела, неделю лежала в клинике, и вот должна вернуться. Зрение мое в ужасном состоянии, читать совсем не могу, почему-то не могут подобрать стекла для моих глаз. Мне и писать трудно.

Дышу трудно, плохо слышу, плохо вижу, легкие никуда, сердце потрепано, остались одни ноги, но дыхание не дает ходить – вот прелести возраста, а все еще живу и на все откликаюсь.