Егор Парфенов - Мой Совет

И знаете, что? Дать бы мне в тот момент бюллетень, и я бы, не раздумывая, проголосовал за Собчак. Просто из чувства солидарности. Я варюсь в этой баланде беспричинной ненависти всего пару дней, а она — целых двадцать лет. Как ей удается не сгорать в этом аду? Одному Богу известно. За такую поразительную силу духа ее можно уважать. Потому что и я, и вы сломались бы на ее месте.

Противостоять людской травле невозможно. И если вы слышите от человека, что ему «все равно» и «глупый хейт его не задевает», то это вранье. Сам врал, знаю. Их слова разъедают изнутри, и просто так взять и закрыть глаза — нереально. Каждая буковка, если она произнесена талантливо, оставляет ожог. Что бы ты с этим не делал. Какой совет я могу дать? Научиться жить с ожогами. Через пару лет кожа огрубеет, если вы не изведете себя раньше. Но и это не спасет. Просто будет чуточку легче…

Тут у вас три пути: первый — возвышение. Убедить себя в том, что вы — прекрасный герой, а все остальные — грязь под ногтями. И дело все в том, что тебя просто не понимают, да и не могут понять. Мозгов то у грязи же нет! Если вы правда поверите в свою исключительность, то станет легче. Это путь, например, Понасенкова. Второй вариант — терпеть. Принять как должное и двигаться дальше, как это делает Собчак. Да, больно. Но не смертельно же! И третий — исчезнуть. Уйти с радаров и спустя пару лет появиться. Появится и раскаяться. Выйти на площадь и попросить прощения. Съездить в детдом и взять ребеночка, дать денег на приют для собачек, и т. д. Совершить слезные и социально одобряемые действия. Тогда, быть может, и забудут.

Самый сложный из всех трех — второй. Путь Ксении Собчак. А самый простой — первый. По нему я интуитивно и пошел.

Один из главных инструментов первого пути — зависть. Ею можно объяснить все: революции, ненависть и травлю. «Тебя недолюбливают не потому, что ты высокомерный сноб, вовсе нет! Они все просто-напросто тебе завидуют!» Хороший щит. Но, к сожалению, порой это становится правдой. Зависть — это базовый порок человечества. Ее нельзя вывести никаким дихлофосом, ведь вытравливая зависть, вы вытравливаете в себе человека. Огромное количество подлостей и преступлений было сделано именно из зависти. Я знаю, о чем говорю. Испытывал. Правда, лишь один раз в жизни. Я имею в виду по-настоящему, до удушения.

Пару лет назад к нам в класс перевелся парнишка. К тому времени я — уважаемый олимпиадник с амбициями, победитель города по химии. А он — самозванец, бывший физ-матчик. Кудрявый, щекастенький парень со смуглыми глазами. И в два прыжка он занимает лидирующую позицию. Как это у него получилось? Будучи в непрофильном классе натаскаться так, чтобы общеголять победителя — меня? Нонсенс! Везение! — успокаивал себя я. Нет, труд и талант. И еще раз труд, и еще раз талант. Но мне это было не объяснить, ведь голову вскружила лишь удушающая неприязнь. Дикое и иррациональное желание никогда больше не видеть этих смеющихся щек и угольных кудрей! Он был обаятельнее, выше и умнее. Даже рисовал не хуже меня! Это была зависть. Я обходил его стороной и уходил из компаний, где говорили о нем. Настоящая пытка: каждый день смотреть в затылок лучшей версии себя. Ах да, его же посадили прямо передо мной. Вот оно, вселенское чувство юмора.

К одиннадцатому классу у меня прошло увлечение химией. Возникла общественная деятельность и наши пути разошлись. Перестали совпадать экологические ниши. А в следствие ушла и конкуренция, ушла зависть. Я уже мог себя заставить говорить и с ним, и о нем. К зиме от неприязни не осталось и следа.

Мы делили с ним подругу: ту бульбашку. И, конечно, она позвала на свой день рождения нас обоих. Сели мы рядом. Он пил, а я отказывался. Вообще, фигура он трагичная. Ушел из собственного класса, того самого, представители которого караулили меня у кабинета. Они, конечно, восприняли его перевод как предательство. А предательство ли — следовать за своей мечтой? Он хотел состояться в химии, а для этого — химико-биологический — самое то. За «предательство» его стали ненавидеть в своем классе, а за способности — в нашем. Он был слишком яркий и знающий. Поэтому, одинокий…

Кудряш в очередной раз пригубил шампанское и улыбнулся. Поднял на меня глаза, полные уважения и задорной грусти. Щеки его налились краской, и он сказал то, что я никогда не забуду: «Наверное, теперь тебя ненавидят даже больше, чем меня».

«Зима» — это продолжение путешествия по зыбучим пескам моей памяти. Третья, и самая важная часть этой истории. Наверное, ради нее я все и затеял.

Вас ждет наиболее болезненная и противоречивая глава. Песня невинности, она же опыта — как писал Бродский. Эта книжка в принципе — обличенный в слова опыт. Из которого я, вместе с вами, пытаюсь извлечь уроки. Опыт «Зимы» — самый травмирующий. И поэтому — самый нужный. Опыт, без которого не было бы меня, без которого не было бы «Совета».

Зима на Севере не начинается в Декабре и не заканчивается в Марте. Она есть всегда, просто дремлет в душах северян. Мы — зимородки. И все равно, когда ты родился: 18 ноября или 7 августа.

В городе открылось новое бюджетное кафе с демократическими ценами. И теперь бедные школьники могли собираться хоть где-то, кроме Макдоналдса. Скажу лишь, что это пиццерия. В ней я и решил отметить свое семнадцатилетие. К 18:00 я уже сидел в ожидании в красном кресле, во главе стола. И вот, двери приоткрылись, и в зале пахнуло Ноябрем. Это, пусть и с опозданием, приходили гости. Совсем немного, хватило бы и пальцев одной руки. У меня мало друзей, но есть настоящие. А они дороже тысяч фолловеров и улыбчивых проходимцев. Мы заказали пеперони и парочку литров морса. Рубиновая клюква текла по щеке одного из пришедших — бородатого не по годам инфантила. Наверное, это грубое слово. Что ж, заменим на «мечтателя». У него, надо сказать, было очень острое понимание добра и зла, справедливости и ее отсутствия. Он тревожно глянул на меня, и я понял, что какой-то вопрос так и норовит сорваться с его губ. Но все не решается и не решается. Видимо, не хотел обидеть. Что — что, а дружить он умел.

— Слушай, Егор, мне тут говорят про тебя всякое… Ты вообще, как, держишься? -наконец-то решился бородач.