Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

А ее четырехлетнего братишку прислали потому, что его отцу, младшему брату Ли Лисаня, было не под силу кормить многочисленных детей, и Ли Лисань решил помочь брату в благодарность за то, что он в свое время поднял на ноги Жэньцзи и второго сына Ли Лисаня Жэньцзюня.

Как мог заметить читатель, имена сыновей и племянников Ли Лисаня (Жэньцзи, Жэньцзюнь, Жэньсяо и т. д.) начинались одинаково, с иероглифа «жэнь» – «человек», согласно древней традиции, существовавшей в больших китайских семьях, когда общий иероглиф в имени служил своего рода опознавательным знаком, маркируя принадлежность к одному поколению. Последовательность этих знаков в клане Ли была установлена более ста лет назад общим предком и свято соблюдалась. Ли Лисань же, как настоящий бунтарь, ее нарушил: уйдя в революцию, изменил себе имя и дочерям, родившимся вне родового гнезда, тоже дал иные имена. А вот брат его, тихий, спокойный человек, всю жизнь проработавший учителем в сельской школе, остался верен конфуцианским традициям.

Меня с непривычки удивляли все эти сложности в выборе имен, и особенно смешило имя четырехлетнего малыша, которого торжественно именовали Жэньдин – «Столп человечества». Мы в семье предпочли называть его уменьшительным («молочным») именем Маомао – так оно за ним и сохранилось. Впоследствии Маомао прижился у нас в семье, стал совсем своим, заговорил по-русски.

Его сестра Жэньсяо служила бабушке переводчицей. Но когда она уходила в школу, а Ли Лисань – на работу, а бедной старушке необходимо было что-нибудь попросить у обслуги, то возникали большие проблемы.

Как-то раз она обратилась к охранникам:

– Помогите мне, найдите хайцзы.

Охранники разбежались по дому и привели к ней за ручку Инну с Аллой, ведь «хайцзы» по-пекински значит «дети».

Но старушка отрицательно качала головой и, делая какие-то непонятные знаки, продолжала твердить: «Хайцзы, хайцзы!» Оказалось, она искала свои туфли – «хайцзы» по-лилински.

Такого рода случаев было немало.

Итак, в нашем доме стало две старушки – моя мама и свекровь. Они жили в разных концах дома, каждая в своем окружении, но были благорасположены друг к другу, при встречах приветливо раскланивались и жали руки. За трапезой сидели в разных концах стола и ели то, что каждой было привычно. Китайская бабушка, как истая хунанька, не могла обходиться без красного перца, и еда готовилась для нее острая, огнем обжигавшая рот. Даже Ли Лисань не мог ее есть – он давно уже отвык от остроты хунаньской кухни. А китайская бабушка смотреть не могла на молоко и другие европейские кушанья. Но вот удивительно: как-то раз она отважилась попробовать кофе, и он пришелся ей по вкусу настолько, что она начала регулярно пить его по утрам и говорила, что кофе придает ей бодрость и силы.

За неторопливой едой мы с мужем вели разговор, шутили, подключали к беседе на равных правах и детей. А моя свекровь смотрела на такую свободу общения и дивилась. Не выдержав, она сказала как-то сыну:

– Какая у тебя жена счастливая! Она разговаривает с тобой, смеется, а я при твоем отце не смела и рта раскрыть.

В усадьбе Ли царили строгие правила: женщины не садились вместе с мужчинами за стол, не выходили к гостям, и даже в планировке дома были предусмотрены специальные двери и галереи, по которым женщины должны были проходить в обход центрального зала, чтобы не попадаться на глаза посторонним. У моей свекрови, как у большинства женщин ее поколения, даже имени своего не было, только сдвоенная фамилия Хэ-Ли – девичья и мужнина. А обращались к ней в зависимости от родственного статуса: мама, бабушка, невестка, тетушка. Настолько феодальное общество обезличивало человека!

Многое было в новинку для старой женщины, но, неглупая по природе, с добрым незлобивым характером, она не осуждала наш образ жизни, не совмещавшийся с ее представлениями, не вмешивалась, а только удивлялась. Правда, она была не слишком довольна, что у нас с Ли Лисанем две девочки, и все время уговаривала меня произвести для нее побольше внуков: двое детей, мол, мало. А вдруг что-нибудь случится – болезни, смерти… Сама она потеряла от болезней нескольких детей и, видимо, носила в себе этот страх.

И еще одна деталь вызвала у нее беспокойство. Свекровь специально уточнила мою дату рождения, пересчитала по китайскому календарю и обнаружила, что я родилась в год Тигра. А у Ли Лисаня, родившегося в год Свиньи, гороскоп указывал на несовместимость с Тигром. «Тигр пожирает Свинью и приносит ей несчастье. Плохая примета для брачного союза!» Ли Лисань только улыбался, но старушка всерьез переживала. Теперь, оглядываясь назад, я думаю: а может, в этом что-то есть? Ведь сколько невзгод потом пришлось вынести мужу из-за меня, из-за причастности к моей родине!

Родственники продолжали съезжаться.

Вскоре после приезда свекрови на пороге нашего дома неожиданно появилась женщина средних лет в сопровождении пожилого мужчины, одетого в традиционный длиннополый халат, который дико смотрелся на фоне революционных кителей и гимнастерок.

– Кто это в рясе? – удивилась моя мама. – Неужто священник?

Но это был не служитель культа, а один из родственников Ли Лисаня, муж его младшей сестры. В свое время, не спрашивая согласия дочери, отец выдал ее за старого вдовца, имевшего поместье и земли, в надежде, что тот обеспечит ей безбедную жизнь. Но счастья в замужестве Лунъин не обрела: муж оказался черствым и скупым человеком, вдобавок еще баловавшимся опиумом. Вид его не вызывал симпатии: насупленный, недружелюбный, взгляд суровый, даже злой. Видно, и с крестьянами он обращался крутехонько. И вот теперь, когда на юге началась земельная реформа и помещичьи земли конфисковывались, он с женой поспешил в Пекин, рассчитывая найти защиту у высокопоставленного родственника.

Но не тут-то было! Ли Лисань вскипел негодованием из-за такого самовольного поступка и велел зятю немедленно ехать обратно. Свекровь втихомолку роняла слезы, но перечить сыну не смела. Лунъин с мужем купили билеты и через три дня покинули Пекин.

Как мне рассказывал муж, в то время многих ответственных работников осаждали близкие и дальние родственники, свойственники и просто земляки, которые приезжали в расчете найти покровительство и пристроиться на тепленькое местечко, как это практиковалось издавна, – ведь стоило кому-нибудь в семье стать чиновником, как он тянул за собой целый клан родичей и земляков. Но в среде коммунистов тогда действовал жесткий принцип: классовая принадлежность должна быть выше родственной.

По возвращении в Лилин муж Лунъин вскоре умер, и тогда уж Ли Лисань постарался помочь сестре – устроил ее на работу медсестрой в поликлинику при Всекитайской федерации профсоюзов, где она прослужила вплоть до самой «культурной революции». Лунъин была тихой женщиной, покорной своей судьбе. На брата она смотрела с обожанием и беспрекословно ему подчинялась.