Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

Существовали в Пекине и другие русские заведения: комиссионный магазин Мизгина (о котором я уже упоминала), дамская парикмахерская «Марселла» возле Международного клуба в Посольском квартале. Я любила бывать в этом уютном, мило обставленном салоне, любовалась изящной златокудрой хозяйкой, которую за глаза все так и звали Марселлой. Она была здесь единственной парикмахершей, если не считать помощника-китайца, который подносил кувшин и поливал водой, когда хозяйка мыла голову клиенткам. Посещала этот салон и супруга советского посла Зинаида Павловна Юдина. Марселла с гордостью рассказывала, как во время пекинских гастролей у нее в дверях неожиданно появилась певица Вера Давыдова, солистка Большого театра, и взмолилась в смятении и тревоге:

– Ради Бога, помогите! У меня завтра концерт, а вот, посмотрите, седина проступает!

Марселла волновалась, накладывая краску на волосы знаменитости, не будучи уверенной, что ее краска подойдет в тон, но все обошлось благополучно. Трижды лауреат Сталинской премии осталась довольна.

У Общества советских граждан (читай: эмигрантов, или «местных») действовал клуб, расположенный в непосредственной близости от советского консульства (позднее посольства), в одном из зданий, которое в начале ХХ века служило казармой для русских казаков. По праздникам и по субботам – воскресеньям там демонстрировались советские фильмы, предоставляемые Посольством, проводились торжественные собрания, самодеятельные концерты, детские елки, новогодние лотереи. На эти мероприятия собиралась вся русская колония. Я там не появлялась, понимая, что для мужа нежелательно мое общение с «белыми», но няня Мария Ионовна практически не пропускала ни одного события, сурьмила брови, напудривалась, нарумянивалась – для нее это был «выход в свет».

Сама Мария Ионовна Полякова была примечательной личностью, настоящей русской харбинкой. Родилась она в Симбирской губернии. Задолго до революции двенадцатилетней девочкой с родителями выехала из России – отец, Иона Чиняев, отправился на строительство КВЖД в Маньчжурию, где и остался работать. На КВЖД позже начали служить и братья Марии Ионовны. В 1936 году, когда дорога была продана Японии и железнодорожникам разрешили вернуться в СССР, Иона Чиняев собрал всю семью – сыновей, дочерей, зятьев и внуков – и они дружно выехали на родину. Одна Мария Ионовна осталась в Харбине, потому что была замужем за семеновским офицером, которого очень любила. Ради него она в свое время убежала чуть ли не из-под венца от первого мужа. Семеновский офицер, естественно, не ждал ничего хорошего от «красных», но отец Марии Ионовны, потомственный рабочий, никак не связанный с «белой» политической эмиграцией, не имел в душе ничего против советской власти. Тем не менее, когда в СССР начались поголовные репрессии против кэвэжэдинцев и других харбинцев, молодое поколение семьи «пошло под нож». Один из племянников погиб на фронте, а отец умер вскоре после войны от заражения крови. Мария Ионовна долго не имела никакой связи с родными. Уже в Пекине, после смерти Сталина, до нее кружным путем дошло известие о страшной трагедии: все ее братья и сестры, за исключением самой младшей, погибли в ГУЛАГе.

Мария Ионовна очень горевала, ругала Сталина самыми оскорбительными словами. (Ругаться она была мастерица – и по-русски, и по-китайски!) Я понимала ее горе и только просила: «Вы при Ли Мине этого не говорите». Благодаря «оттепели» нашей няне удалось связаться с родными, жившими под Москвой, в Вешняках, и в 1956 году съездить к ним, повидаться со старенькой матерью и сестрой Ниной, но остаться в СССР она не захотела.

Была у нее еще одна сестра, красавица Шура, вышедшая в Харбине замуж за инженера-англичанина и уехавшая с ним сначала в Южную Африку, а затем в США. Мария Ионовна переписывалась с ней, но началась Корейская война, оборвавшая все связи Китая с Западом, и Ли Лисань сказал мне:

– Предупреди няню, чтобы она больше не писала в Америку.

Няня про себя поворчала, но смирилась – она ценила работу в нашем доме. Мария Ионовна пришла к нам в дом накануне рождения моей младшей дочери Аллы по рекомендации советского консульства (брать кого попало я не рисковала). Думаю, что в консульстве не знали о ее офицере, умершем от ран и болезней в начале 40-х годов. В 1947 году она уже была в третий раз замужем, за русским извозчиком, который, видимо, прошел по статье «пролетарий». Извозчик, как и положено пролетарию, пил горькую, ругался и бил жену. Поэтому Мария Ионовна, согласившись перебраться со мной и обожаемой Лялечкой в Пекин, с облегчением с ним рассталась. С тех пор вся ее жизнь сосредоточилась в нашем доме вплоть до 1961 года, когда после инсульта и нескольких лет госпитализации в парализованном состоянии ее пришлось отправить в Харбин, в русский дом для престарелых, где она и скончалась. Все заботы о ней в Харбине взяла на себя моя верная подруга Аня, которая и устроила ей похороны по православному обряду.

Несмотря на резковатый и ворчливый характер Марии Ионовны, я была к ней привязана – она вносила в мой семейный быт тот русский дух, которого мне недоставало. Мама моя была уже старенькой, у нее не было сил хлопотать по дому, и всем этим занималась наша няня. Учила повара готовить русские блюда, сама варила варенье и квас, изготавливала домашние настойки на ягодах, даже на шелковице. Особенно перед Пасхой в доме поднималась кутерьма: няня ставила тесто для куличей, бегала смотреть, как оно подходит, а потом неслась обратно на кухню, где варила яйца и готовила творожную пасху. Мама, сидя в кресле, с которого она теперь редко поднималась, с удовлетворением наблюдала за няниной суетой, давала советы, раскрашивала яйца, взяв в помощницы Инночку. Эта предпраздничная суматоха, наверное, напоминала ей былое – пасхальные приготовления в Студенке. Да и у меня возникали радостные детские воспоминания.

В церковь мама в Пекине уже не ходила, няня же отстаивала в пасхальную ночь заутреню и возвращалась с освященными куличиками и яйцами. А в обычные дни после причащения приносила маме просфору. Именно няня стала инициатором крещения Аллы. Получив одобрение моей мамы, она сводила пятилетнюю Аллочку в церковь, где обряд совершил китаец-священник отец Василий. Обе сговорившиеся старушки поставили меня в известность уже post factum, а Ляле строго-настрого запретили рассказывать об этом папе.

Русская церковь располагалась на краю старого Посольского квартала, возле ворот Хадамэнь (ныне Чунвэньмэнь), в обычном доме на первом этаже. Когда-то в этом квартале действовала настоящая церковь, построенная в XVIII веке с дозволения китайского императора на выделенные им средства. Но в 20-е годы ХХ века она оказалась на территории советского посольства и, само собой, была закрыта и заколочена. Позднее, в конце 50-х годов, когда почти все местные русские разъехались и прихожан осталось совсем немного, службы стали проходить в маленькой фанзе, в хутуне возле улицы Ванфуцзин, а в начале 60-х годов и вовсе прекратились.