Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

– Как пшеница?! Это же газон!

– Нет, это новая технология загущенного посева. На участок высевается в три – четыре раза больше семян, чем обычно, и урожай, соответственно, получается в несколько раз выше.

– А как же будут развиваться такие посевы? Ведь не хватит ни солнца, ни пространства для корней!

Опять невнятное мычание вместо ответа.

Нас повели дальше, на кукурузное поле. Здесь у края дороги мое внимание привлек высокий стебель, обвязанный красной лентой. Оказывается, не так давно эту коммуну посетил великий вождь Председатель Мао, его привели на поле, и он собственноручно дотронулся до этого стебля.

– Теперь мы охраняем этот стебель и отметили его красной ленточкой, – с гордостью пояснил экскурсовод.

Тут уж мы, советские люди, не удивились и не восхитились – насчет великого вождя все было понятно. Это мы уже проходили. Но китайцам действительно казалось, что коммунизм уже на пороге и создание народных коммун – переходный шаг в общество всеобщего благоденствия. «Коммуна, коммуна, коммуна», – твердили на каждом шагу. Поговаривали, что народные коммуны скоро будут образованы и в городе. Наш декан Чжао Хуэй с гордостью подтвердила:

– Да, коммуны скоро будут и в Пекине. Деньги, зарплату ликвидируют, все будут распределять, даже одежду.

Я представила себя и всех кругом, облаченных в единообразную синюю униформу и матерчатые тапочки, и прямо похолодела:

– А как же мы будем перемещаться по городу?

– Ну, будут выдавать талоны на автобус.

– А питаться как?

– Все будут питаться в общественных столовых, – последовал категорический ответ.

Такая перспектива меня напугала. Я уже наслышалась об общественных столовых в деревне. Крестьян загоняли туда чуть ли не палкой. Активисты ходили по домам, отбирали кухонную утварь у плачущих хозяек и даже дырявили котлы и кастрюли, чтобы не было возврата назад из обобществленной жизни. В столовых еда готовилась самая примитивная, но бесплатная – ешь хоть от пуза! И крестьяне, в жизни не наедавшиеся досыта, навалились на дармовую еду. За три месяца было съедено все: все запасы в общественных закромах и даже семенной фонд. На следующую весну оказалось, что сеять нечем. В деревне начался голод.

Неудачи с сельскими коммунами немного остудили пыл, и эксперимент с внедрением городских коммун сошел на нет. Но трудности, как оказалось, были еще впереди. Когда деревня не производит, городу нечего есть. Вдобавок на Китай обрушились стихийные бедствия, и недород еще более усугубил положение.

Начиная с 1959 года ужесточилась система нормирования. Были введены жесткие пайки: самая высокая норма для рабочих – шестнадцать килограмм муки и круп в месяц, самая низкая – для служащих и иждивенцев – двенадцать килограмм. Продовольственные карточки, талоны на все на свете… Овощей, кроме гнилой капусты, практически не было. О мясе, масле можно было только мечтать. Сотрудники правительственных учреждений группами выходили на улицы с бамбуковыми шестами, сбивали листья и сережки с деревьев, чтобы подмешивать в кашу вместо овощей. Многие болели гепатитом, но самым распространенным заболеванием стало опухание от голода. Повсюду худые измученные лица, застиранная обтрепанная одежда – заплата на заплате. Прежде миролюбивые и тихие, люди ожесточались. Участились ссоры и стычки в набитых битком автобусах, когда малейший пустяк становился поводом для истерического взрыва, давая выход накопившемуся напряжению.

Стыдно сказать, но наша семья не испытывала особых трудностей, так как принадлежала к привилегированной верхушке. Мы покупали продукты в закрытом распределителе около улицы Ванфуцзин, и хотя там тоже ввели ограничения на покупку мяса, сахара и других продуктов, на нашем рационе это сильно не сказалось. Кроме того, я, как иностранная гражданка, еще имела доступ в специальный продовольственный магазин на Дундане, где можно было достать колбасу, белый хлеб, кондитерские изделия. Там появлялись немногочисленные иностранцы, оставшиеся в Пекине, в том числе последние русские эмигранты. Чтобы зайти в этот магазин, не нужно было никаких документов – иностранная внешность сама по себе служила пропуском. Нередко я покупала там кое-что и для своих китайских друзей: хлеб, масло, сахар, печенье и тому подобное. Делать это приходилось скрытно, потому что такие действия считались незаконными и могли навлечь неприятности на тех, кому я помогала. Многие боялись просить, и я сама предлагала потихоньку. Мне было жалко людей и тяжело, что я была не в состоянии помочь всем, кто нуждался. Мужа я тоже не ставила в известность о своем «преступном поведении», чтобы не компрометировать его, хотя, думаю, он все видел и молчал.

Промтовары тоже продавались по талонам. В год на человека полагалось 27 чи (9 м) хлопчатобумажной ткани (о синтетике тогда и не слышали). Если учесть, что в этот расчет входила не только верхняя одежда, но и полотенца, рубашки, трикотажные изделия, постельное белье и даже носки и нитки, то такой нормы явно не хватало. Мне с моими девочками, привыкшими носить платья и юбки, спать под пододеяльниками, которые тогда в Китае были неведомы, конечно, невозможно было уложиться в эту норму. На один только пододеяльник требовалось шесть метров ткани! А ведь нужны еще простыни и наволочки! Пришлось исхитряться. В 1961 году, когда я поехала к родственникам в Москву, накупила там разной ткани. Девочкам нужно было пошить теплые пальто, и я приобрела больше десяти метров черной хлопчатобумажной диагонали. Но как перевезти через границу такое сокровище? По совету добрых людей сшила на живую нитку мешки, набила их какими-то вещами и так обманула зоркий глаз таможенников, хотя чувствовала себя при этом прескверно – ни дать ни взять спекулянтка-контрабандистка!

По правде говоря, в начале 60-х годов жизнь в Советском Союзе была намного лучше, чем в Китае, и мои родственницы – Маруся, работавшая уборщицей, Лена Скачкова, подрабатывающая на пишущей машинке, – помогали нам посылками. Присылали отрезы льна и ситца, сгущенку, какао и даже стиральное мыло.

Девочки облизывались при виде московских коробок с шоколадом, но я говорила:

– Не трогайте, это папе.

Шоколад был любимым лакомством мужа, и я ставила коробку к нему в спальню. Но хитрые девчонки начинали ластиться к отцу и, разумеется, добивались своей цели – конфеты попадали к ним в рот.

Когда я летом 1961 года приехала в Москву, то контраст с Китаем показался разительным. Хотя сейчас говорят, что в советское время постоянно существовал дефицит, но, на мой взгляд, в начале 60-х годов в Москве можно было купить все, что нужно рядовому человеку. Город был залит светом, ярко горели витрины, тогда как Пекин с наступлением сумерек погружался во тьму – электроэнергию экономили жесточайшим образом. По пустынным улицам скользили тени одиноких угрюмых прохожих. Никакой подсветки, никаких неоновых реклам, только тускло мерцающие уличные фонари да медленно движущиеся бледные огоньки на дороге – велосипеды с фонариками, которые требовалось зажигать согласно правилам уличного движения. Электрические фонарики были роскошью, и многие велосипедисты пользовались свечечками под бумажными колпачками.