Жак Росси - Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Для Жака это было как нельзя более кстати, и несмотря на сомнения поляков, ему удалось на обратном пути заехать в Австрию. В Вене его встретил Ганс – друг остался всё тот же, с гривой курчавых волос, теперь поседевших, с тонкими чертами лица, а его жена, по-прежнему страстная коммунистка, ждала их в БМВ. «Эрна, его супруга, была сестрой генерального секретаря австрийской компартии – поэтому и сама располагала некоторыми возможностями. В смысле идеологии она была непоколебима. Однажды я привез в Вену книгу Солженицына, и она мне сухо сказала:

– Такую литературу я в руки не беру.

Но в наши разговоры она не вмешивалась. Я сразу понял, что имею дело с фанатичкой, которая никогда не откажется от своей веры. Я ни на чем и не настаивал. Между прочим, Ганс не признался мне, что он и сам стал членом центрального комитета австрийской компартии. Я с удивлением узнал об этом позже, поскольку при нашей встрече понял так, что он разделяет мои взгляды на марксизм-ленинизм – а он меня не стал разубеждать».

Благодаря возобновлению этой дружбы Жак получил возможность наезжать в Западную Европу и регулярно бывать во Франции. Ганс каждый раз высылал ему билет и приглашение то на два, то на три месяца, сопровождая его обязательством заботиться о нуждах гостя. Благодаря этой поддержке Жак по рекомендации университета (который тем самым избавлялся от хлопот, связанных с его поездками) получил от польских властей паспорт с разрешением на многоразовые поездки по всей Европе. Приехав в Вену, он покупал билет во Францию и обратно.

Вначале, думая, как подготовиться к созданию «Справочника», Жак решил писать диссертацию. Он рассчитывал предложить тему по «гулагологии», но такой специальности не существует. Он предлагает другую тему, более уклончивую: «Положение политического заключенного при якобинской диктатуре с 1792 по 1794 год», и ее утверждают. «Мне удалось проанализировать в национальных архивах положение арестантов во время Великой французской революции; я изучил почти все парижские тюрьмы, выяснил всё вплоть до того, как звали тюремных привратников. Я сравнил собранный материал с тем, что знал из первых рук, и пришел к выводу, что лучше было быть заключенным во время якобинского террора, чем во время коммунистического. Решение о казнях, например, принималось не полицией, как в СССР». Жак не дописал диссертации, но она послужила ему предварительным исследованием, готовившим его к другому труду, который был дорог его сердцу и уму. Но он опубликовал на польском языке в журнале «Mawia Wieki» («Столетия разговаривают») две статьи о Французской революции и Парижской коммуне [42] Вокруг Французской революции продолжаются споры // Mawia Wieki. 1972. Март. C. 19–24; Споры вокруг Парижской коммуны // Mawia Wieki. 1974. Декабрь. C. 6–11. .

Тем временем во Франции у него произошла другая счастливая встреча – с Альбером Жоанноном. «Поначалу я уезжал из Польши на свой страх и риск по приглашениям Ганса. Нужно было получать французскую визу, а в Париже искать пристанища, всегда временного и ненадежного, или у друзей, или в каморке для прислуги. Из года в год я искал, где бы мне остановиться, и однажды мне дали адрес польского студента, чья сестра была замужем за французом откуда-то с юга. Совершенно случайно, пока я говорил с этим поляком, нельзя ли остановиться у него в будущем году, к нему зашел повидаться его зять, приехавший с юга. Между нами завязался разговор, я рассказал ему свою историю, он заинтересовался и пригласил меня в гости к себе на виноградники. У него в доме я познакомился со старшей дочерью Альбера Жоаннона, и она тут же сообразила, что мы с ее отцом поймем друг друга – он отсидел пять лет в Офлаге, немецком лагере для военнопленных».

Жак и Альбер крепко подружились; отныне Жак каждое лето проводил недели три в марсельской квартире своего друга или на его винограднике в департаменте Вар. «Альбер был невероятно великодушным человеком и обладал поразительной широтой взглядов. В первые же дни войны, совсем молодым офицером, он попал в плен и многому научился в своем ГУЛАГе, потому что заключенные Офлага придумали организовать в лагере что-то вроде университета. По натуре он был любознателен, по убеждениям искренний гуманист и католик, глубоко порядочный. Весь день я работал над моими листками, а потом, после обеда, во время которого мы беседовали о том о сем с его женой, мы с ним шли в кафе и вели долгие разговоры. По образованию он был юрист, а я работал над составлением “Cправочника по ГУЛАГу” на французском языке, поэтому я советовался с ним о переводе юридических формул на французский. В пятницу вечером Альбер с женой загружали машину и в последнюю минуту звали меня. Я присоединялся к ним со своими папками и пишущей машинкой, которую они мне дали напрокат. До их загородного дома было километров семьдесят. Гостеприимство этой семьи не иссякало долгие годы. Они получали дипломатической почтой пакеты с карточками, содержавшими подготовительные материалы к “Справочнику”, мне отвели комнату, где лежали мои бумаги и никто их не трогал. Мне предоставляли кров и освещение, меня кормили и обстирывали, я у них как сыр в масле катался».

Так, на цыпочках, через приоткрывшиеся границы проскользнул Жак к себе на родину и стал готовить «Справочник по ГУЛАГу» и «Ах, как она была прекрасна, эта утопия!» – трудолюбивый муравей, накапливающий карточки по коммунизму и совершающий набеги на некоммунистический мир, прежде чем уехать туда навсегда. Тем временем история опять совершала поворот. Те, кого в польской компартии именовали «коммунистами», наиболее близкие Жаку по духу, оказались отстранены. После волнений в Польше в марте 1968 года Жаку удалось помочь кое-кому из студентов, которым грозило изгнание из университета за подрывную деятельность. Но он сознавал свое бессилие и решил выйти из компартии. Официальным оправданием ему служили возраст и испытания, перенесенные в ГУЛАГе. Теперь, когда карточки хранились в безопасном месте у Альбера, он уже ничего не опасался со стороны польских коммунистов. Жак смотрел вперед: 30 сентября 1977 года он выйдет на пенсию, уйдет из университета и по приглашению Мисао поедет на год в Токио. Регина тоже собиралась уехать из Польши: она решила отправиться в Соединенные Штаты и писать диссертацию по английской литературе в университете штата Алабама.

На сей раз двери свободного мира распахнулись перед этим семидесятилетним человеком, у которого было еще много планов в жизни: ему предстояло заплатить долги – долг свидетельства и долг благодарности. В 1926 году он вступил в компартию Польши, в 1978 году уехал из коммунистической Польши. Жак еще ненадолго заехал туда между Японией и Америкой, но больше уже ни разу не побывал там, пока в Польше не рухнул коммунистический режим, а сам он не стал наконец французским гражданином, о чем так долго мечтал.