Михаил Рицнер - Иерусалим, Хайфа – и далее везде. Записки профессора психиатрии

В результате атаки на Тель-Авив были раненые, разрушения, но отравляющие вещества не использовались – иракцев предупредили о плачевных последствиях. Арабы на территориях плясали на крышах и кричали «Аллах акбар» («Аллах велик»), когда на Тель-Авив летели ракеты, но когда иракцы пару раз промахнулись и ракеты упали в их краях, они поутихли. По этому поводу в газете была карикатура.

Два старых еврея сидят в противогазах: «Айзек, ракета упала на арабов». – «Шмулик, как сказать на идише „Аллах акбар“?»

Окончание войны совпало с еврейским праздником Пурим – праздником освобождения от злодея Амана. Все высыпали на улицу без противогазов, а дети – в маскарадных костюмах. Так мы пережили здесь первую «нашу войну», но не последнюю. Израильтяне пережили много войн, не потеряв веру в себя и «свою правду». Теперь и мы стали в этом смысле израильтянами.

Первые презентации

Кроме клинической работы я искал пути возобновить и академические занятия. Первое, что можно было сделать в моей ситуации, это рассказать о результатах моих исследований на каком-либо симпозиуме, коих в Израиле проходило много. Когда я увидел информацию о Британо-израильском симпозиуме по молекулярной генетике 33 33 UK-Israel Binational Symposium on Molecular Genetics. в Иерусалиме, я загорелся сделать сообщение по генетике шизофрении. «Каков нахал»?!» – так бы я сказал сегодня. Это был бы верный диагноз: так я стремился адаптироваться в новой стране, используя все возможности. Текст по-русски я написал за пару часов: «Исследование сцепления при шизофрении: генетико-эпидемиологическая стратегия». Перевод на английский мне помогла сделать Карни, у которой английский был родным:

Ritsner M.S. Linkage Studies of Schizophrenia: A Genetic Epidemiological Strategy. Presentation in UK-Israel Binational Symposium on Molecular Genetics and Neuropsychiatric Disorders. Israel, 1991.

Я выучил доклад, оставалось решить проблему вопросов и ответов. Шансы, что я пойму вопрос из зала и отвечу на него, я расценил как равные нулю. Что же делать? Отказаться?

– Хорошо, – сказала Карни, – я тебя понимаю. Твои данные очень интересны, и никто их пока не имеет. Их должны услышать.

– Так что же мне делать? До симпозиума осталось три недели, и я не смогу улучшить мой английский за это время, – повторял огорченный докладчик.

– Миша, у меня есть хороший идея. Я буду стоять с тобой перед всеми и переводить тебе вопросы, а им – твои ответы. Что скажешь?

– Что тут скажешь? А так можно? – недоумевал я.

– Здесь Израиль, Миша, ты можешь вести себя свободно.

– Хорошо, спасибо за идею и за помощь. Давай попробуем.

Карни послушала мою презентацию пару раз, что вселило в меня некоторую уверенность. Симпозиум проходил в небольшом зале, где сидело 55—60 участников – ученых двух стран. Когда объявили мой доклад, я пошел к трибуне и сказал пару первых выученных фраз. Пульс зашкаливал, ладони рук были мокрыми, я что-то говорил по тексту, но плохо слышал сам себя. Когда я замолчал, рядом со мной оказалась Карни и что-то произнесла по-английски. Это меня успокоило, но я был готов к худшему. Председатель предложил задавать вопросы три раза. Вопросов не было. Все молчали. Потом вдруг зааплодировали, и я вернулся на свое спасительное место вместе с Карни. Были еще доклады, круглый стол, упоминали мою фамилию и работу. Я не понял, в каком контексте. Симпозиум закончился ланчем в соседнем кафе.

Я был обескуражен и доволен одновременно. Бывает же такое? Впервые мой доклад не был похож на те многие доклады, которые я делал по-русски. Отсутствие вопросов, возможно, объяснялось просто вежливостью публики, для которой мои языковые трудности не остались секретом. Вместе с тем я был рад, что сделал это, преодолел страхи и стресс, без чего нельзя продвинуться к своей цели – заниматься наукой и стать ученым здесь, в стране предков.

– Ты молодец, Миша, – сказала Карни, прервав мои печальные размышления. – Я никого не знаю, кто бы пришел в Израиль из России и так сразу решился на такое в первый год жизни. Вот увидишь, ты будешь скоро это делать хорошо и красиво. Я была рада тебе помочь.

– Спасибо тебе много раз, Карни! Я не знал, что могу быть таким авантюристом.

– Это смелость, Миша. Израиль любит таких! Ты достигнешь здесь всего, что хочешь.

Я впервые услышал такое о себе в Израиле от Карни и не мог принять это всерьез. Я утратил привычную уверенность в себе, став эмигрантом. Факт, что мои далекие предки жили здесь, создавали и воевали, боролись и проиграли, но не покорились, согревал душу, но не помогал мне найти себя сегодня в стране, окруженной врагами.

Менее драматичным был мой опыт участия в VII Конференции Израильской психиатрической ассоциации (7th National Conference of Israel Psychiatric Association, 1991). Конференция проходила в Иерусалиме, доклады делались на иврите. Были приглашенные ученые из США и из стран Европы, которые читали лекции по-английски. Кстати, в Израиле никто не переводит английский, который понятен всем специалистам и широкой публике. Я подготовил сообщение на тему «Генетическое исследование в зоне обслуживания психиатрической больницы „Эйтаним“: предварительные результаты». Как видно из названия, данные собирались в Израиле. Соавторы помогли мне перевести его на иврит. Затем они же прочитали мне текст на иврите пару раз, и я записал то, что услышал, русскими буквами. Да-да, дорогой читатель, вы не ошиблись – кириллицей! После чего я этот текст выучил наизусть. А что мне было делать? Свободно проговорить на иврите научный текст я еще не мог. Прочитать его бегло без гласных букв, коих нет в иврите, я тоже не мог. Содержание мне было вполне понятно, и вопросов из зала я не боялся, как в случае с английским симпозиумом. Надо было брать эту высоту.

Конференция мне понравилась. Я кое-что понимал из научных докладов. Атмосфера была свободной и похожей на Международный генетический конгресс в Москве (1978), в котором я принимал участие, будучи совсем молодым человеком. Свой доклад я спокойно прочитал «по бумажке», удивляясь тому, как звучат мои мысли по генетике шизофрении на библейском языке. Мне задали пару простых вопросов, и я дал пару простых ответов. На этот раз никто рядом со мной не стоял. Надо сказать, что в 1991 году специалистов по генетике психических заболеваний в Израиле почти не было. Может быть, поэтому мое сообщение привлекло к себе внимание на конференции и после нее.

Мои первые научные презентации были важнее для меня, чем для науки и слушателей. Я как-то преодолел в себе стеснительность и страхи, согласился с неудовлетворительной формой моих сообщений и остался довольным только самим фактом происшедшего. В последующие годы мои доклады и лекции постепенно достигли международных стандартов, и я не только не боялся выходить к трибуне, но и получал удовольствие от общения с коллегами в аудитории симпозиума или конгресса. В 1991 году такое казалось мне просто фантастичным.