Дмитрий Брикман - Детский недетский вопрос

То есть в сказки верить надо. У меня есть песня «Давайте верить в чудеса», потому что «когда они стучатся в двери, ведь если в них не будем верить, то их не будет никогда». Так что сказка может стать былью, особенно хорошая. А в страшные сказки верить не хочется.

Это вопрос, который меня тоже всегда интересовал. То ли потому, что они за 27 лет, как Лермонтов, сделали на Земле то, на что нормальному человеку и ста лет не хватит, то ли потому что Бог призывает их к себе на беседу… Это вопрос, на который я не могу ответить. Но в их раннем уходе есть некая закономерность.

Это вопрос, который мучил меня в детстве, я сейчас стараюсь о нем не думать: почему я — это я?

Я не могу ответить на этот вопрос, я не знаю. Я не знаю, кто я.

Тоже. Я совершенно не понимаю.

Ой, милая девочка, дай тебе Бог никогда этого не испытать! Когда ты понимаешь, что жизнь не та, ты делаешь не то, вокруг тебя не те люди, а что делать, не знаешь — это называется болеть душой. Но эта болезнь души дала возможность Моцарту написать реквием, дала возможность появиться очень хорошим песням «То не ветер ветку клонит, не дубравушка шумит», «Догорай, моя лучина, догорю с тобой и я» и другим великим произведениям. «Там, где немеет в муках человек, мне дал Господь поведать, как я стражду». Понимаете? Лучше Данте это никто не мог сказать. И поэтому иногда болезнь души может быть двигателем творчества.

Кураж — это желание поизгиляться там, где изгиляться особенно не надо.

А у вас не бывает чувства куража?

Не бывает.

Нет.

Да не холодный разум, но куражиться я не люблю.

Нет, куражиться — это не валять дурака. Валять дурака — это дело безобидное. Куражиться — это издеваться над другим человеком. Вот, например, Лермонтов куражился над Мартыновым, и тот его убил. Вот к чему это привело. Это не безобидное занятие.

Там, где ты наносишь вред другим людям, прежде всего.

Не всегда.

Нет. Если мы живем в человеческом обществе, то всегда есть какая-то порядочность, когда все должны относиться друг к другу с уважением, есть заповеди, которые переступать нельзя: допустим, не красть хлеб, не нарушать обязательств, потому что иначе мы будем не людьми, а в лучшем случае стаей хищников.

Они отличаются, но тем не менее определяются законами человеческого бытия. Не случайно же заповеди Ветхого завета и атеистический моральный кодекс строителя коммунизма, который я впитывал с детства под барабан, — это одно и то же. Только называется по-разному. Я всегда думал о том, каким же зверем был человек в ветхозаветное время, если надо было ему вколачивать: не укради, не убий, не пожелай жену ближнего своего — вытравлять эти звериные инстинкты.

Это, кстати, самая сложная заповедь. Но тем не менее, когда Моисей получил заповеди, возникло человеческое общество со своими законами существования, без которых оно бы распалось. А вообще, в качестве ответа я прочитаю стихотворение:

Вот, кстати, вам о национальности, о культуре, о заповедях, все вот тут.

Страшилки прячутся в темноте нашего сознания. Когда я был молодой и ходил в тайгу, я в палатке ночью мог оставить горящую свечу, понимая, что свет виден на огромной дистанции и любой человек или зверь может прийти и убить меня. Я спал спокойно. Сейчас ночью я просыпаюсь и чего-то боюсь. Хотя знаю, что я в закрытом доме. В чем дело? Откуда это возникает? Из глубин нашего подсознания.

В «Черном квадрате» интересно то, чем мы его населяем. Это связано с моим ответом про источник страха. В картине Малевича каждый может увидеть то, что он хочет увидеть, потому что там нет ничего. А человек, который не хочет ничего видеть, ничего и не увидит.

В том числе. Это абсолютное зло, существующее в мире, и многое другое. Потому что разделение мира на черные и белые цвета привычно, как ночь и день, свет и тьма. Квадрат Малевича — это воплощение тьмы, но в окружении света. И надо решить, где вы — внутри черного квадрата или снаружи.

В мою эпоху мир был черно-белым.

Я блокадник, в эпоху моего детства мир был черно-белый. Он делился на черный цвет: фашизм, война, голод, мороз — все, что нас убивает. И белый: это мы, которые сопротивляемся. Мир не сразу стал цветным для меня.