Дмитрий Брикман - Детский недетский вопрос

Я боюсь неизвестных мне существ в темноте. Может быть, это призраки, может быть, кто-то еще. Если я попаду в неизвестный мне дом, в неизвестное место, где ночью будут всякие шевеления, холодный воздух по лицу и все остальное, мне будет чудовищно страшно. Или можно идти в предрассветном лесу в полной тьме, и будет чудовищно страшно. С этим ничего не сделать.

Нет, не только физический. Страшно, потому что работает именно та программа, когда ты смотришь ниже ноля. И ниже ноля оказываются все твои страхи, которые суть сознание. Сознание — самое страшное, что у нас есть. Наше человеческое, ум так называемый. Не со-знание, осознание. А ум — арифметическая машинка, которая у нас на плечах. И он все время придумывает всякие страхи. «А что, если я умру, как же это будет? Я — умру».

Если думать с точки зрения «я» — чудовищно страшно.

Я — который? Я — который моя голова?

А я не Боря Гребенщиков. Я должен раз и навсегда положить конец этому распространенному заблуждению. Вот скажите мне, пожалуйста, какое отношение ко мне имеет имя, которое мне дали любимые мои мама с папой, когда я родился, никак себя не проявил, и имя было дано только потому, что у них были какие-то мысли, как положено называть ребенка? Ну, допустим, фамилия Гребенщиков говорит, что у меня отцовские гены, теоретически. Но это обо мне очень мало что говорит.

Стоп, секунду, меня никак не определили. Мне привесили такое название. Оно ко мне не имеет отношения. Имя Борис Гребенщиков практически не имеет ко мне отношения, потому что одна часть этого говорит о генетическом потоке, только части моего существа, а вторая вообще придумана с потолка. Нет, оно меня никак не определяет, это имя.

Есть общественная фигура, существующая в сознании, в уме очень многих людей, которая наделена массой черт и которая питается огромным количеством энергии уже много-много-много десятков лет, и чем дальше я от этой фигуры нахожусь, тем спокойнее себя чувствую.

Потому что эта фигура придумана. Эта фигура такая… поп-феномен.

Нет, я могу использовать его как машину. Я могу сесть в эту машину и поехать. И я так часто делаю.

А это не маска. Это машина, но не маска. Я не говорю, что это я. Я вхожу в ресторан и говорю: «Хэллоу, у вас есть столик?» Они говорят: «Борис Борисович, ну естественно, господи, ну проходите — вам какой?» Естественно, я на «машине» заезжаю за этот столик. Но если официант ко мне подойдет и спросит: «Борис Борисович, а вот скажите…» — он будет говорить со мной, а не с машиной.

Существует общественный феномен под названием «Борис Гребенщиков». Или «Андрей Макаревич», или «Дэвид Боуи», или кто угодно. И люди тешат им себя. Это отношение между каждым отдельным человеком и общественной фигурой. Поскольку эта фигура родилась из того, что я делаю, она имеет ко мне прямое отношение. И я беру ее как машину, и когда мне нужно, я ее использую.

Когда я выхожу на сцену — я Борис Гребенщиков. Когда я беру гитару и начинаю петь — я уже это я, это не Гребенщиков. Когда я делаю то, что я есть, когда я занимаюсь истинным недеянием — я просто есть то, что я есть. Это я. Когда я ничего не делаю, за меня — за меня и против меня — работает тот самый «Борис Гребенщиков». Или «Пол Маккартни», или кто-нибудь еще, неважно. Общественный конструкт.

Есть ты, а есть представления людей о тебе. И в книге Кастанеды, в одной из книг, первых книг Кастанеды, первых четырех, очень хорошо сказано, что нужно избавиться от «себя». Для начала, если ты хочешь кем-то начать становиться, нужно избавиться от себя. Нужно уничтожить понятия людей о себе, нужно вести себя непредсказуемо, странно, чтобы они перестали понимать, что ты сейчас делаешь.

Ну, по поводу Бориса Гребенщикова я давно знаю, что я делаю. Я это знаю больше сорока лет. И я веду себя так, чтобы вызвать ту реакцию, которая мне нужна.

То есть манипуляция?

Это не манипуляция. Я просто знаю, как нужно ездить на машине. Нужно включить газ, нажать на тормоз, нажать на газ. Уроки вождения от Бориса Гребенщикова. И все, что я говорю сегодня, — это то самое вождение. Поэтому я все это говорю абсолютно от себя, но поскольку ты спрашиваешь Бориса Гребенщикова…

Я воспользуюсь в начале ответа богословским словарем. Тот, кого мы называем Господь, сотворил то, что мы называем миром. Господь продолжает в нем находиться и ни на миллиметр от него никогда не отходил. Он все время находится в центре всего и воспринимает мир одновременно через всех нас. Через слепых, глухих, увечных, калек, бандитов, здоровых, красивых, некрасивых. Каждый из них по-своему видит мир. И вот Господь воспринимает этот мир через всех нас. Ничего прекраснее в качестве цели жизни придумать нельзя. Когда ты понимаешь, что Бог через тебя видит мир. Все, что ты ни сделаешь, Бог почувствует. И ты думаешь: Господи, так я же могу делать фантастические вещи.

Определить — значит ограничить. Бога ограничить невозможно. Значит, Бога нельзя определить. Но мы все знаем, что это, потому что в каждом из нас Он есть. И мы живем, потому что Бог нами создает эту вселенную. Мы являемся со-творцами Бога.

А почему мы умираем — потому что в какой-то момент наши тела перестают справляться с этим. И чтобы не отягощать Землю ненужным хламом, сознание человека в идеале говорит: «Я отлично пожил, а теперь пора все-таки уже уступить место новому, потому что сколько можно занимать место? Все, я прожил свои вот столько-то лет. Ребята (посылает воздушный поцелуй), счастливо, я считаю, что это была отлично разыгранная партия».

И теперь постскриптум, чтобы разъяснить то, о чем мы только что говорили в предыдущем вопросе. Все, что я говорю сегодня, получается игрой с медиаконструктом, которую создали люди, не я ее создал. Потому что вы смотрите на Бориса Гребенщикова. Я знаю, что я не Борис Гребенщиков. Бориса Гребенщикова создали вы, и я отвечаю его ртом, его лексикой, так, как он привык формулировать. Вы знаете мою иронию, вы знаете мои выражения, и я их использую. Потому что настоящий я не стал бы ничего говорить вообще, настоящий я находился бы в полной тишине, в полном молчании. Вот и все. Вот это — мой ответ.