Дмитрий Брикман - Детский недетский вопрос

Это мне более или менее понятно, все-таки я написала много книг. Когда я выступаю, ко мне подходят подписывать книги и говорят какие-то замечательные слова, а это случается довольно часто, я понимаю, что, наверное, этими составленными словами, страницами, историями я могу занять кого-то, может быть, на день, на два, на неделю, на месяц и чем-то помочь в этом мире. А вот почему мы умираем, я так до сих пор и не понимаю. Может быть, пойму, когда умру. Мне кажется, это ужасное издевательство. Помните, в одной книге Искандера как раз говорится о том, что, когда умирают молодые, не так жалко, они не успевают привыкнуть к этой жизни, а когда умирает старый человек, то ужасно жалко, он так привык, ему так уютно жить в этом мире, он настолько уже знает, как с ним обходиться, и вдруг раз — он почему-то должен умереть. Понятно, что писатель изложил это как парадокс, но в этом есть своя капелька правды.

Я просто расскажу случай из жизни. Нам было по 15 лет, и моя самая близкая подружка уехала в Киев на каникулы. Там она встретила мальчика, которого полюбила, это было взаимно, и они гуляли по Киеву весь этот замечательный месяц и договорились, что обязательно поженятся после школы. Она вернулась в свой родной город и рассказала об этой ослепительной любви на веки вечные своему деду. Он был профессор, хирург, и прожил со своей женой 60–65 лет. Он сидел на террасе, внимательно слушал внучку и руками хирурга намазывал на булку масло. А она топала ногами и кричала, она собиралась уехать в Киев, кричала: «Ты не понимаешь, ты старый, ты не понимаешь, что такое любовь!» И он спокойно, продолжая намазывать масло, сказал: «Дура, любовь — это годы, прожитые вместе».

Вспышка — это другое, это страсть, это вдохновение — эмоциональное, телесное, гормональное, это до известной степени болезнь. Но когда ты проникаешь и прорастаешь в человека всеми корнями, нервами, эмоциями, характером, привычками, вот это и есть совершено нерасторжимое чувство полного соединения. Помню, когда я работала в Москве, ко мне в гости пришел писатель, мой старый-старый знакомый, у которого за пол года до этого умерла жена. И он сказал: «А знаете, Дина, — а он человек спокойный, очень светлый, — у меня физическое ощущение, что я остался буквально половинкой, как будто меня разрезали, и у меня одна рука, одна нога, непонятно, как двигаться». Он не плакал, он не говорил каких-то высоких слов, просто дал вот этот образ. Понимаете, это было настолько зримо, что я внутренне содрогнулась, я поняла, что этот человек очень страдает.

6 лет, мальчик: «Я вот купил тебе подарок. А что ты мне подаришь?» Дина Ильинична, представьте, что перед вами сидит мальчик, и вы можете подарить ему все что хотите, вам открыты все богатства, все возможности в мире. Что бы вы подарили мальчику?

Я бы подарила высокой точности телескоп, потому что, когда мы говорим юному существу о звездах, о Вселенной, мне кажется, надо показывать ее. Это невероятное пространство бездонного, неосознаваемого мира, недоступного нам, куда бесконечно стремится душа и куда она уходит, это пространство завораживающе прекрасно.

Умение пробиваться сквозь эту жизнь. Умение не сдаваться, причем я имею в виду не какую-то храбрость в бою, а это спокойное мужество, стержень, который не позволяет человеку упасть по жизни. Стержень.

19 октября 2018 г.

Лев Рубинштейн — поэт, публицист, общественный деятель.

Прежде чем задаться таким вопросом, взрослый человек должен решить для себя, какие слова плохие, а какие нет. Я убежден в том, что в словаре плохих и хороших слов не бывает. Любое слово может быть плохим, любое слово может быть хорошим, все зависит исключительно от контекста и мотивации высказывания. Я к той части лексики, которая называется матерной, или обсценной по-научному, отношусь совершенно нормально, нейтрально. Потому что уверен, что есть случаи, когда это не только можно, но даже бывает так, что необходимо. Я с трудом себе представляю, чтобы человек, который куда-то торопится, поскальзывается, падает в лужу и забрызгивает грязью свой светлый плащ, сказал: «Ой, какая досада!» Он произносит совершенно другие слова и абсолютно прав. Так что все зависит исключительно от контекста.

Но необязательно быть провокатором. Если я нахожусь в обществе и знаю, что окружающие люди считают некоторые слова плохими, я не буду их произносить. Не потому, что я тоже их считаю такими, а потому, что не хочу каким-то образом обижать людей.

Это «плохо» тоже меняется в течение жизни. Мы возвращаемся к теме контекста: что плохо для одного, то хорошо для другого.

Да. В социально-поведенческом смысле «плохо» для меня — это, прежде всего, безвкусно. Какое-то безвкусное поведение, которое тоже требует, разумеется, отдельного истолкования. Но вкус — категория трудноопределимая, и каждый должен, мне кажется, руководствоваться своим представлением об этом. Для того существуют некоторые человеческие конвенции. В каждой социальной группе есть своя договоренность о том, что такое хорошо и что такое плохо.

Хорошо и плохо — всегда понятия общественные.

Может, но представления об этих понятиях возникают в процессе человеческого опыта, а этот опыт связан с общением с другими людьми. «Плохо» — это то, что для нас обоих «плохо», если мы договоримся. А если не договоримся, значит, надо договариваться. Может быть так, что для меня плохо — для вас хорошо, но надо сближать позиции. Или прекратить общение на эту тему. Из-за этого войны начинаются — из-за разных представлений, что такое плохо, что такое хорошо.

Нет, потому что в каждый данный момент нет «вообще плохо» — есть что-то плохое. Бывает плохой суп, бывает плохая погода, бывает плохое человеческое поведение, бывают плохие стихи. Слово «плохой» без объекта не имеет никакого смысла.

Сейчас я приведу несколько ваших цитат, а потом попрошу разъяснений. «Война не закончилась, и в этом есть известная опасность, потому что вечно длящаяся война не может обходиться без врагов и всегда грозит перерасти в войну гражданскую». 8 лет, мальчик: «Зачем люди воюют?»