Александр Донских - Яблоневый сад [litres]

В веках?

Но ведь и душа человеческая нетленна.

В преддверии 110-летия Иосифа Уткина прошёлся по книжным магазинам Иркутска: искал его книги. Не нашёл. Что ж, бывает: ведь не 100-летие отмечаем. Хотя – о 100-летии: 10 лет назад отметили, но – как? Переизданные книги, библиографические указатели, научные и читательские конференции, семинары, медиапроекты? – не припоминается что-то. Если кто-нибудь хочет поправить меня – поправьте, пожалуйста. Но знаю доподлинно: в Иркутске с давних пор его именем названа улица, областная юношеская библиотека и в школе, в качестве региональной прибавочки, факультативно, кажется, в 5–6-х классах (!), проходят его стихи; в советское время ещё была литературная премия его имени – комсомол награждал лучших писателей Приангарья.

Но главное – стихи, конечно, стихи, его поэзия. Она, несмотря на невнимание издателей и наш общий недосмотр, она, слава Богу, с нами. К примеру, в моей домашней библиотеке в знаменитой и по сей день чтимой народом (и читаемой!) двухсоттомной серии «Библиотека всемирной литературы» (издания 60–70-х годов), в томе 179-м он – наш Иосиф Уткин, к тому же в кругу великолепного поэтического ожерелья – Владимира Маяковского, Валерия Брюсова, Сергея Городецкого, Велимира Хлебникова, Николая Клюева, Анны Ахматовой, Осипа Мандельштама, Галактиона Табидзе, Максима Рыльского, Степана Щипачёва, а перед ним – как щит – одногодок его Михаил Светлов:

А за ним – как плечо друга – тоже одногодок – Илья Френкель:

А дальше – Александр Жаров, Муса Джалиль, Николай Рыленков, Семён Липкин и много кого ещё из тех, кого читаем подчас как собственную исповедь.

Поистине, жизнь многих из них – бешеная круговерть , но дорогу свою они нашли – к тем читателям нашли, к нам нашли, а от нас они не могут не пойти к другим поколениям.

Своей дорогой шёл по жизни и в поэзии и Иосиф Уткин. Детство – Хинган, Китай, тревожная КВЖД, которую строили родители. Потом возвращение в родной Иркутск, нелады в вышеначальном училище, из которого юного Иосифа исключили за своенравие и вольномыслие. Отец бросает семью – Иосиф, мальчик, вынужден работать. Первые стихи, первые публикации в иркутских газетах, напряжённая литературная учёба, ожидания. Но снова лихо: с добровольческой группой иркутского комсомола – на Дальневосточный фронт, на войну. Бойцом. Семнадцати-то годков! Потом – Москва, Институт журналистики, в который он был направлен в качестве поощрения, выходы первых книг, непростая работа в газетах, издательствах. Весь – в литературе, в общественном котле, до донышка – герой своего времени. А время, известно, не выбирают.

Это он в своём «Слове Есенину», тогда недавно ушедшему из жизни, горестно итожит и свой жизненный опыт, а ведь ему всего было 23. Паренёк, но – внешне. Строкой, а значит, душой, – уже бывалый, уже мудрец. Потому и веришь написанному им тоже в 23:

Очередное лихо – Великая Отечественная. С первых дней поэт на фронте, не поэтом, не при газетке, а – бойцом. Однако поэзия – в сердце, под гимнастёркой, и чуть передышка – стихи, стихи:

Чуял поэт смертыньку свою раннюю. Но она пока что игралась с ним: на Брянском фронте под Ельней ему оторвало осколком мины четыре пальца правой руки. Ташкент, госпиталь, передышка для духа и плоти – писать, писать! Несколько книг взахлёб написал и издал. Прекрасных книг военной лирики, если, конечно, можно применить к слову лирика слово военная .

Торопился, писал много: чуял, чуял её. Она извечно подстораживает всех настоящих поэтов чуть не сызмала, словно хочет сказать: «Написал, дружок, хорошо в молодости – и довольно: не надо самого себя повторять до старости. Останься в памяти людей свежим, озорным и – любимым».

Мог бы по тылам отсидеться, в редакциях городов. Нет – рапорт за рапортом: на фронт.

Снова попал на Брянский, страшным для России и мира летом 42-го, но уже как инвалид – корреспондентом, спецкором. И можно было бы дотянуть до Победы, исшаркивая в редакционном кабинете пером бумагу и статьями, и стихами, но стихия души его была другой стати – ратника-бойца и вечного юноши. Он – в боях, в походах с солдатами. Нет, он не ищет смерти, он ищет истинную жизнь, чтобы рассказать о ней правдиво и ярко, а часом и хлёстко.

И какие могут быть вопросы, нужен или нет нам сейчас Иосиф Уткин, когда читаешь его «Сестру» (1943):

Он погиб, разбившись в авиакатастрофе, в 1944-м, за полгода с небольшим до Победы, возвращаясь на самолёте из партизанского отряда. Да, смертынька улучила момент и – не ошиблась в своём выборе.

В его закостеневшей руке нашли томик стихов Лермонтова. А незадолго он написал:

А ещё раньше:

« Произведение подлинно художественное само по себе является источником духовного света , – сказал Иосиф Уткин в одной из своих статей. – Появившись, оно, безусловно, несёт на себе печать и современности и актуальности. Но для последующих поколений, утратив, быть может, что-то в своей актуальности, оно приобретёт какой-то новый интерес, не переставая быть источником этого духовного света. Сила, степень этого, так сказать, духовного фосфоресцирования скорее всего определяется степенью одарённости писателя. Требовать от поэта, чтобы сила поэтического накала его произведения превышала законы природы, читатель не вправе. Но блюсти чистоту своего внутреннего света, света своей поэтической натуры – долг художника ».