Александр Донских - Яблоневый сад [litres]

Наверное, довольно слов, давайте помолчим.

Так воскликнул в 1818 году, дочитав последний из недавно вышедших восьми томов «Истории государства Российского» Николая Михайловича Карамзина, самый, наверное, пёстрый и шальной граф Российской империи Фёдор Толстой, прозванный, к слову, Американцем. Нет-нет, он не пылал любовью к молодой североамериканской республике, лишь какое-то время пожил на одном из островов Русской Америки, взашей согнанный с корабля капитаном Крузенштерном за непристойное поведение с пьянками и дебошами. И Россию-матушку он по-своему любил и не рвался из неё. Ключевое, конечно же, в его восклицании слово – Отечество .

Отче – Отец – Отчизна – Отечество – извечный смысловой ряд, который, оказывается , может прерываться и сокращаться. Прерываться и сокращаться либо для некоторых из нас, либо даже для какого-то слоя населения или же для целой эпохи жизни государства и народа. Сумасброду и неприкаянной душе Фёдору автор «Истории» по-отцовски заботливо и благовестно словно бы нашептал, как сиротинушке, что у него, как и у любого другого человека, есть отец . И тридцатишестилетний детинушка Федя, начав читать первый том, к восьмому, по крайней мере для самого себя, в своих ощущениях, обратился в Фёдора Иваныча , отныне знающего и накрепко помнящего своё родство, потому что нашёл, хотя и нежданно-негаданно, но нашёл-таки, Отца-Отечество .

В эти же годы сам Н.М. Карамзин упрекал своих сограждан в том, что мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России.

В каких же, хочется спросить, теперь, по прошествии двух веков, некоторых случаях мы не граждане России ? Несомненно, нас есть в чём упрекнуть, есть во что, как говорится, ткнуть носом. Если, к примеру, перебрать событийность ближайшей русской истории, то мы в период великого потрясения и смуты – горбачёвской Перестройки и ельцинских Реформ всерьёз и, похоже, надолго усомнились в выстраданном старшим поколением наших сограждан принципе социальной справедливости: точно ли, что в обществе не должно быть ни бедных, ни богатых, а все могут и должны быть зажиточными, и должно быть, верили, так: от каждого – по труду и каждому – по потребностям? Мы расшатались нравственно, нудно и порой озлобленно выясняя: точно ли, что нам нужно крепкое государство, которое, убеждали нас особливо ретивые наши сограждане, непременно закабалит в нас личность, изотрёт в порошок индивидуальность, оторвёт от светоносной заморской цивилизации? И наконец, мы обескровились и обесформились духовно, разными способами и средствами, в том числе через искусство, в особенности благодаря кину и телеку , поначалу осторожненько и зачастую гаденько выясняя: точно ли, что так уж важны для нас заповеди Божьи, религиозные установления, правила и прав и ла, а может, лучше, если – жить не тужить, этак потихонечку греша, в хитромудрой надежде, что Он не узрит?

Впрочем, ничто под луною не ново: примерно так же жили-были и современники Н.М. Карамзина, в частности небезызвестный Фёдор Толстой, да и весь тот разнопёрый великосветский сонм. Прочитали они «Историю» – восхитились. И – призадумались. Эта призадуманность в особенности красочно и ярко проявилась у нашего всё – у Александра Сергеевича. Сначала он восторженно написал, кажется, в каком-то из писем:

Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную… Древняя Русь, казалось, найдена Карамзиным, как Америка Колумбом… Карамзин есть первый наш историк и последний летописец…

А попозже, призадумавшись, как бы – многозначное и весьма любопытное словечко уже нашей с вами эпохи – уточнил:

Так-так, Александр Сергеевич! И на обломках самовластья… напишем чьи-нибудь имена?

Нет-нет, парадоксальная игривость ума, свойственная гению, не подтолкнёт нас к оргвыводам и, как следствие, менторскому порицанию буквы и духа творчества Александра Сергеевича. Мы понимаем, что молодость не терпит рамочности, правил, нотаций. Но, однако, если молодость не созреет, не остепенится, когда срок ей пришёл, то можно смело сказать такому человеку: «Ну ты, батенька, загнул!» А.С. Пушкин вызрел, стал нашим всё , и этой искромётной эпиграммой и письмом, как и Американец своим просто-таки архимедовым – «Эврика!» – возгласом, всего-то отразил господствующие настроения общества. Высшего, светского, разумеется, общества, которое, прервав на минутку своё французское чириканье, насторожилось и призадумалось: «А, собственно, что это такое, государство наше Российское?»

Мысли, как водится, породили действия: окрепли и вскоре совершили свои романтичные безумства декабристы, окрепли и чуть позже воздвигли мысль-памятник почвенники: « Православие – Самодержавие – Народность … составляющие , – пояснил в 1832 году в своём докладе императору Николаю Второму граф С.С. Уваров, – последний якорь нашего спасения и вернейший залог силы и величия нашего отечества ».

Совершенно очевидно, что идеологическая армия « Православие – Самодержавие – Народность » лоб в лоб противопоставилась другой идеологической армии, порождённой Великой французской революцией, – « Свобода – Равенство – Братство ». А ныне уже наша с вами современность выдвигает новые лозунги-армии, и один из них год от году, возможно, будет звучать всё мощнее и чище: « Нравственность – Державность – Справедливость ». И если так, то необходимо понять, что нравственность шатка без религиозного чувства, державность неуверенна без единства физического и нравственного начал могущества государства (определение Н.М. Карамзина), а справедливость так и вовсе невозможна без справедливости во всём и к каждому. Что называется: поживём – увидим.

Возвращаясь же в эпоху «Истории», следует отметить, что через десять лет граф С.С. Уваров развил свою мысль, и нам показалось, что она – полновесно и чисто – говорит и о нашем с вами времени – времени очевидных идейных и идеологических войн:

Посреди быстрого падения религиозных и гражданских учреждений в Европе, при повсеместном распространении разрушительных понятий, ввиду печальных явлений, окружавших нас со всех сторон, надлежало укрепить Отечество на твердых основаниях, на коих зиждется благоденствие, сила и жизнь народная, найти начала, составляющие отличительный характер России и ей исключительно принадлежащие… Русский, преданный Отечеству, столь же мало согласится на утрату одного из догматов нашего Православия, сколько и на похищение одного перла из венца Мономахова. Самодержавие составляет главное условие политического существования России. Русский колосс упирается на нем, как на краеугольном камне своего величия… Наряду с этими двумя национальными находится и третье не менее важное, не менее сильное – Народность. Вопрос о Народности не имеет того единства, как предыдущий, но тот и другой проистекают из одного источника и связуются на каждой странице истории Русского царства. Относительно к Народности всё затруднение заключалось в соглашении древних и новых понятий, но Народность не заставляет идти назад или останавливаться, она не требует неподвижности в идеях. Государственный состав, подобно человеческому телу, переменяет наружный вид свой по мере возраста, черты изменяются с летами, но физиономия изменяться не должна. Неуместно было бы противиться периодическому ходу вещей, довольно, если мы сохраним неприкосновенным святилище наших народных понятий, если примем их за основную мысль правительства, особенно в отношении к общественному воспитанию. Вот те главные начала, которые надлежало включить в систему общественного образования, чтобы она соединяла выгоды нашего времени с преданиями прошедшего и с надеждами будущего, чтобы народное воспитание соответствовало нашему порядку вещей и не было чуждо европейского духа.