Александр Донских - Яблоневый сад [litres]

Думаете, зла стало больше? Ничуть! Но зло стало злее, коварнее, двуличнее. Оно даже улыбчивое, овечья шкура на нём более качественной выделки – не сразу разберёшь, волк или овца перед тобой. Почему так? Потому что, напомню, лозунг современного мира – богатей. Не воюй, как раньше, чуть не во все века так называемого человека разумного, а именно богатей. Значит, надо подстраиваться, ловчить, лицемерить.

Современным миром управляет реклама, СМИ. «Купи у нас! Купи у нас! Купи у нас!..» – кидается оно некое на тебя со всех сторон. И купить ой как охота – то, то, то, и чёрт знает что и зачем ещё. А потом – ещё, ещё. Человек запутался, сбился с проторённых предками путей добра и зла. А СМИ накручивают, наверчивают эту путаницу в мозгах обывателя, особенно что касается мнимых угроз – здоровью, жизни в целом, государству со стороны другого государства, НЛО. А зачем устрашают? Потому что боязливым человеком легче управлять, легче навязать ему товар, в том числе товар-идею, товар-идеологию, товар-искусство (искусство в данном контексте в кавычках бы написать).

Что главное потерял человек из нажитого в веках и эпохах? Бога потерял. Ловцы за душами и содержимым кошельков отняли у него Бога. Возлюби и убойся Бога своего ! – сказано в Библии. Не боится, не любит! Будет ли наказание? Может статься, уже свершается.

Расскажите о вашем знакомстве с Валентином Распутиным: как, где, когда познакомились? что вас связывало? чему научились у знаменитого земляка?

Валентина Григорьевича люблю. Вижу в нём человека исконной русской души, способной распахиваться перед всем человечеством безо всяких практических соображений. Знаете, не хочется говорить о нём торопливо, скороговоркой, тем более как-нибудь хвастливо, а – хочется думать о нём.

Я когда-то написал очерковую заметку – «Молитвы Валентина Распутина», в которой сравнил его творчество с молитвой, с молитвой за всех нас, за Россию, за всё человечество. И теперь, после его ухода, в особенности тянет думать о нём молитвенно, высоко, в тишине, обращаясь к его строкам.

Познакомились мы с ним достаточно давно, в памятный день моего приёма в Союз писателей, в Иркутске, в Доме литераторов. В зале набилось много народу, обсуждали кандидатов, горячо, забиякисто; добрались и до меня. Один наш беспокойный поэт первым вскочил и заявил, что я своими толстыми романами стреляю, как из гаубиц, по воробьям , то есть занимаюсь трудоёмким, но пустым делом. Ну, думаю, забьют как мамонта. Едва разглядел из-за спин: неожиданно встаёт какой-то высокий человек в балахонном, обвислом пиджаке и начинает говорить обо мне. Я вытянул шею, чтобы разглядеть, и – обомлел: Валентин Распутин говорит! Я слышал, что он живёт в Москве, а он – вот он, как говорится, собственной персоной, за спинами спрятался, тихохонько сидит! И не о ком-нибудь говорит, а обо мне. Он, сам Валентин Распутин, о котором только и слышал я не без придыхания в голосе: классик, классик. Хвалил меня за публикации в одном московском журнале. Говорил как-то бегло-обрывочно, кусками теста для выпечки хлеба (потом записал я в дневнике) и ослабленно-тихо, но взволнованно:

– Приехал один герой впервые в своей жизни в глухое таёжное село и таких там людей увидел, таких людей, что и сам захотел стать таким же и жить там…

Закончил Валентин Григорьевич так, вытянувшись ко мне через головы:

– А роман свой не надо называть «Домом»: есть уже такой роман в русской литературе – у Фёдора Абрамова. Не тягайся с классиком – своё ладь…

В общем, приняли меня в союз будь здоров как. Тот беспокойный поэт, к слову, первым подошёл и поздравил. Поэт-то он, кстати, хороший, настоящий, только вот революционер неисправимый, завзятый охотник сплеча рубануть.

Я тогда с трудом пробился к Валентину Григорьевичу – возле него в расшаркиваниях и нашёптываниях тёрся и выгибался разнопёрый литературный люд. Поблагодарил его. Он пожал мою руку, ничего не ответил, но – подмигнул, с этакой, знаете, насмешливой заговорщической хитринкой: мол, не дрейфь, парень.

Потом мы с Валентином Григорьевичем несколько лет заседали в правлении нашего Иркутского регионального отделения Союза писателей, перезванивались, обменивались письмами, случайно сталкивались на улицах Иркутска, видались разок-другой в Москве.

Чему я научился у него? Вере в то, что Россия, и упавшая, и растерявшаяся, и растерявшая немало своих драгоценностей в последнее столетие, всё одно сияет. Сияет! Он и праздник такой с губернатором и владыкой учинил в Сибири – «Сияние России». Надо бы размахнуть его на всю Россию-матушку.

Что в Распутине вам кажется знаковым для него самого, для времени, в котором он жил, для народа, чью душу просвещал и у которого учился?

В прошлом году отмечалось тысячелетие преставления великого равноапостольного князя Владимира, крестителя Руси, и в этот же год ушёл от нас Валентин Распутин. Какое-то, почувствовал я тогда, указующее, что ли, совпадение. Словно бы совпало для того, чтобы мы о чём-то важном для нас всех, но покамест призакрытом, полуосвещённом, призадумались.

Мне представляется, что две эти личности в русской истории сопоставимы друг с другом. Нет, не равнозначны, конечно же, но именно сопоставимы друг с другом по значимому и лично для себя, и для людей многих и многих деянию, совершённому и повершённому каждым и по-своему. Князь Владимир, радея о единстве и преуспеянии молодого, ещё весьма и весьма шаткого государства своего, и силой, и уговором, и собственным примером стал собирать людей и скреплять их друг к дружке верой, именем Христовым. А сибирский писатель Валентин Распутин, через века, в наших сумбурных и смутных восьмидесятых и девяностых и даже ещё в нулевых, собирал по крохам эту веру для людей в своих выступлениях, в своей публицистике, в прозе, в своих хождениях по мукам во властные дома, чтобы выпросить чего-нибудь для русской литературы, для духовного просвещения. Уверен, если бы не Валентин Распутин тогда – неведомо, куда бы пошатнулась и побрела Россия.

Коротенько давайте вспомним, что то была за эпоха – разброд в мыслях, в делах, и личных, и государственных, какая-то поголовная безнадёга. Церковь ещё только-только ожила, выдающихся людей, проповедников, ораторов или людей пишущих из своей среды ещё не выдвинула, по крайней мере таких, к каким прислушивалась бы вся страна. А к Валентину Распутину, несмотря на разброд, всё же прислушивались, слушали его. А о чём он неустанно и ярко, часом яростно говорил и писал? Позвольте, зачитаю:

Родина – это прежде всего духовная земля, в которой соединяются прошлое и будущее твоего народа, а уж потом «территория»… Нельзя представить Родину без Троице-Сергиевой Лавры, Оптиной пустыни, Валаама, без поля Куликова и Бородинского поля, без многочисленных полей Великой Отечественной… Родина больше нас. Сильней нас. Добрей нас. Сегодня ее судьба вручена нам – будем же ее достойны… В грязном мире, который представляет из себя сегодня Россия, сохранить в чистоте и святости нашу веру чрезвычайно трудно. Нет такого монастыря, нет такого заповедника, где бы можно было отгородиться от «мира». Но у русского человека не остаётся больше другой опоры, возле которой он мог бы укрепиться духом и очиститься от скверны, кроме православия. Всё остальное у него отняли или он промотал. Не дай бог сдать это последнее!