Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

Но пока еще существенными были проблемы совсем другого рода. На «круглом столе» по поводу создания Трибунала среди хорошо знакомых и близких людей как-то оказался юрист Таир Таиров, о котором я почти ничего не знал, кроме его подозрительной близости к вполне гэбэшному «Обществу по культурным связям» с народами других стран. Но в последние годы Таиров возглавлял какую-то ассоциацию «Гражданский мир» и я его встречал на какой-то конференции в Хельсинки, он издавал одноименную газету, где предложил Асе Лащивер опубликовать большую статью «Гласность» Григорьянца и гласность Горбачева» — наверняка доброжелательную, но я ее так и не прочел, как вообще не читал никаких статей о себе. На «круглом столе» Таиров выступил с кратким докладом, но зато после него стал проявлять необычайную активность.

Понимая, что у Трибунала создана организационная и правовая структура, но нет пока ни копейки денег даже для машинисток, Таиров тут же предложил мне обратиться с просьбой о грантах в пару европейских фондов, где у него в московских представительствах есть знакомые.

Были мы, кажется, в двух фондах с одинаковым успехом, то есть без всякого успеха. Одного фонда я уже не помню, в другом — Христиано-социалистической партии Германии, которая меня приглашала уже однажды в Баварию, с полной откровенностью было сказано:

— Если поддержим такие проекты, никакого представительства в Москве у нас не будет.

Возразить было нечего, хотя Таиров как-то очень доверительно разговаривал в этих фондах. Но недели через две Таиров мне сказал, что почти завершил переговоры в Стокгольме с фондом Улофа Пальме, который готов пригласить группу организаторов в Швецию и провести у них первые слушания Трибунала. В отличие от хождения по фондам в Москве это было уже довольно серьезное предложение. Конечно, я не знал, кто такой Таиров и понимал, что за открытой им заманчивой перспективой может таится все, что угодно. Но и других вариантов пока не было, а действовать в неясных ситуациях я привык с тюремных времен. Поразительным опытом оказалась проведенная нами пресс-конференция.

Мы говорили о создании Международно Трибунала по чудовищным преступлениям, совершенным в Чечне, где подозреваемые — лидеры России, ее президент, премьер-министр и десяток других высших должностных лиц, где их судить будут два русских министра (юстиции и иностранных дел) и известнейший диссидент и общественный деятель, а так же всемирно известные политические и общественные деятели стран Запада, где экспертами являются крупнейшие русские юристы (к примеру, председатель Совета конституционного надзора СССР) и множество известных юристов из многих стран Европы и США. А все это будет производиться по строжайшей юридической процедуре разработанной в Институте государства и права.

Пресс-конференция, естественно, вызвала фантастический интерес, длилась часа три, сорвав две последующие, шесть телевизионных камер непрерывно нас снимали, журналисты, толпившиеся не только в зале, но и в дверях и в коридоре непрерывно задавали нам все новые вопросы.

Итог даже для меня, казалось бы ко всему привыкшему оказался поразительным. Из пятидесяти журналистов лишь одному, Ротарю, да еще с большим скандалом, удалось поместить в «Известиях» небольшую заметку. Ни одна из телекомпаний, истративших километры пленки, не дала сообщения о пресс-конференции даже в хронике. Говорили, что на НТВ пару дней кто-то барахтался, но ничего не прошло и там. А ведь практически все журналисты, кроме Леонтьева и «Красной звезды» с ужасом и отвращением относились к этой войне. Еще не появилась пресловутая «Доктрина национальной безопасности в области информации», разработанная генералом КГБ Сергеем Ивановым и Виктором Илюхиным, еще Глеб Павловский (тогда советник руководителя администрации президента) не предложил создать в администрации президента специальное подразделение по разработке мероприятий против независимых СМИ, но уже царило вовсю представление о «внутреннем источнике опасности». И уже реально существовала жесткая цензура, самоцензура и страх самих журналистов. Они оказались куда действеннее, чем их гуманистические переживания и профессиональный интерес к сенсационной новости. Ни один из иностранных журналистов вообще не получил сообщения о пресс-конференции — видимо, все их русские помощники, выполняя полученное задание, аккуратно их изымали из приходившей информации. Вокруг Трибунала, как и конференций о КГБ, создавалась плотная стена молчания, но я-то понимал, что в конце концов ее прорву, да и какие-то деньги тоже найду. Понимали это и в КГБ (ФСБ) и в действие вступил проект, конечно, менее значительный, чем в 1988 году с разгромом «Гласности», но тоже непростой и международный. Из книги Литвиненко становится очевидным, что руководил действиями директор ФСБ Барсуков.

Пока же я согласился с предложением Таирова, хотя подобные конференции не входили в разработанный план работы — начинать предполагалось с опроса свидетелей и сбора документов для Трибунала. Но сегодня это была, если не единственная, то ближайшая возможность во всеуслышание объявить о создании Трибунала, найти для него новых сторонников.

Шведы готовы были принять из Москвы человек двенадцать, Борис Панкин жил в Стокгольме, из Варшавы приехал Збигнев Ромашевский, кажется, приехал на один день и Юрий Орлов из США, Сергей Сергеевич Алексеев, как и для «круглого стола» прислал из Свердловска очень серьезный доклад. Нас попросили к тому же для экономии взять своих переводчиков (фонда «Гласность») с русского на английский с тем, что местные переводчики будут вести перевод на шведский. Это было несколько странно.

В Стокгольм ехала большая группа: члены оргкомитета — Наум Ним, Алексей Симонов, юристы — Александр Ларин, Татьяна Кузнецова, Мара Полякова, свидетели — Либхан Базаева, Глеб Якунин (депутат Гос. Думы), Галина Севрук (от Комитета солдатских матерей). Должен был ехать еще один несколько странный чеченец, но в последний момент он разыграл какие-то непреодолимые препятствия. Ну и, конечно, сам Таиров (его в аэропорту как-то не было видно), главный администратор «Гласности» Андрей Парамонов, на котором и были все организационные задачи, и я.

Уже по дороге в Шереметьево я показал Маре Федоровне Поляковой, которая попросила меня за ней заехать, следовавшую за нами машину «наружки», где по-видимому и был Литвиненко.

Мое в дальнейшем дурное к нему отношение как раз и объяснялось тем, что описывая какие-то не самые важные детали попытки срыва нашей поездки, он ничего не пишет о ее сути, а что-то бесспорно, должен был знать — все-таки подполковник, а не простой топтун.