Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

В Шереметьево меня сразу же удивило, что вместо обычных одной-двух таможенных стоек работало пять или шесть. Вся наша группа тут же по ним весело разбежалась и была мгновенно пропущена и таможенниками и паспортным контролем. Только у Татьяны Георгиевны Кузнецовой, хотя ее как и других почти подталкивали таможенники, хватило ума и привычной заботливости к паспортному контролю не идти, а остаться рядом с нами — Либхан Базаевой, Андреем Парамоновым и мной, с которыми таможенники вели себя совсем иначе.

И у Андрея и у меня вывалили из портфелей все книги и бумаги и заявили, что они конфискованы, куда-то их унесли. Все это было совершенно противозаконно — советские запреты на вывоз и ввоз печатной продукции за рубеж давно были отменены и названы антиконституционными, тем не менее с нами нагло да еще с ухмылками все это производилось. Я начал, естественно, возмущаться, но тут увидел, что и мои документы — паспорт, билет тоже уже куда-то унесли. И я понял, что тем, кто это устраивает, очень хочется, чтобы от возмущения я отказался ехать в Стокгольм, а начал бы добиваться законности в Москве. Тогда я совершенно успокоился, сказал, что вопрос о материалах и книгах буду решать, когда вернусь в Москву, но билет и паспорт у меня в порядке — куда их унесли — я собираюсь лететь в Стокгольм. Тем более, что я был не настолько доверчив и кое-что из необходимых материалов в дубликатах отдал Маре Федоровне, кому-то из переводчиков, а их вовсе не обыскивали.

С большим неудовольствием билет и паспорт им пришлось мне вернуть, примерно то же, но менее эмоционально, происходило и с Андреем. А вот с Либхан, которую проверяли на соседней стойке и я постоянно следил и за ней, все происходило совсем иначе. У нее один раз вывернули сумку, долго рылись в бытовых принадлежностях, ничего не нашли и свалили все назад. Потом второй раз вывалили те же вещи и тут среди них оказался ружейный патрон (Литвиненко описывает, как они собирались этот патрон или наркотики подбрасывать мне, но потом, видимо, решили, что я и сам не поеду от возмущения).

Я тут же сказал, что видел, как этот патрон был подброшен. Таможенники не обращая внимания начали составлять акт об изъятии патрона (он опубликован нами в II томе Трибунала), но Татьяна Георгиевна не отходившая от нас, тут же подошла к Либхан и сказала, что она адвокат и видит человека нуждающегося в ее помощи.

— У вас есть удостоверение? — с последней надеждой спросили гэбисты

— Есть, — ответила Татьяна Георгиевна и вытащила случайно захваченное с собой удостоверение Московской коллегии адвокатов. — Я остаюсь со своей подзащитной. — Это был замечательный поступок, как, вероятно, все, что делала Татьяна Георгиевна в своей жизни.

Таким образом мы прилетели в Стокгольм довольно поздно вечером без Либхан Базаевой — председателя Союза чеченских женщин, преподавателя грозненского университета, одной из тех людей, которые являются гордостью своего народа и Татьяны Георгиевны Кузнецовой.

Но в Стокгольме работала хорошо знакомая мне журналистка, много лет проведшая в качестве московского корреспондента одной из шведских газет [10] Уезжая она говорила мне, это было году в 90-м: — Как жаль уезжать из Москвы. Здесь сегодня так интересно. — Да, — согласился я, — нам тоже очень интересно. Хотя не совсем так, как Вам. Вы смотрите на клетку с удавом и кроликом и Вам интересно съест ли удав кролика. Кролику тоже это интересно, но не совсем так, как зрителю. .

Так или иначе, но я тут же нашел возможность ей позвонить, работала она теперь на шведском телевидении и очень удивилась не только моему рассказу о происшествии в аэропорту, но главным образом тому, что фонд Улофа Пальме не разослал никакой информации о проводимой им, вполне сенсационной и для Швеции, конференции. Слушания должны были начаться в десять утра, но мы договорились, что в семь она возьмет у меня интервью для утреннего новостного канала, где я, конечно, все и рассказал и о Трибунале и о происшествии в Шереметьево.

Тем не менее, когда мы начали слушания, арендованный фондом Палме гигантский, самый торжественный зал в центре Стокгольма был почти пуст. Постепенно начали собираться люди, услышавшие утренние новости, но у многих были и какие-то другие, ранее намеченные планы на этот день. Оказалось, что фонд Пальме никого не оповестил о предстоящей конференции, что было очень странно, учитывая немалые деньги затраченные им на наши билеты, гостиницы, аренду зала и обычные сопутствующие расходы.

Тем не менее ко второму дню зал был почти полон, журналисты, услышав теперь о Трибунале приехали даже из Германии, Дании, главное же испугавшись все растущего скандала из Москвы пришлось выпустить и Либхан Базаеву и Татьяну Георгиевну. Их доклады, естественно, вызывали почти такой же интерес, как и сам Трибунал.

Но все это казалось скорее странным, чем таким уж серьезным и взаимосвязанным до последнего торжественного ужина, устроенного в нашу честь фондом Улофа Пальме. Уже в одном из тостов за ужином прозвучали странные для меня нотки, но потом толстый администратор фонда (к сожалению, я забыл фамилию этого поганца) отвел нас с Андреем и Таировым в боковую гостиную и разговор пошел напрямую.

Нам было сказано, что господин Таиров имеет очень большой опыт проведения международных общественных трибуналов, что он уже принимал участие в антиамериканских трибуналах по поводу войны во Вьетнаме и в Никарагуа (мне были хорошо известны эти устроенные КГБ так называемые трибуналы, но я не знал, что Таиров был в числе их организаторов).

И поэтому, если наш трибунал будет отдан под его руководство (то есть КГБ), то фонд Улофа Пальме тут же начнет его финансирование. Но только в этом случае. Я сокращаю путаные разговоры о стремлении помочь чеченскому народу, высокого почтения к нашей инициативе и работе — эти уговоры меня с Андреем длились в гостиной часа три. Мы с Андреем уехали в гостиницу, туда приехал за нами Таиров и продолжал часов до четырех ночи объяснять нам, как будут хорошо, если теперь он займется трибуналом. Естественно, убедить меня он не смог.

Все, что происходило в эти дни сразу же выстроилось в последовательную цепочку. Сперва Таиров водил меня по фондам, чтобы убедить, что деньги найти не удастся. Потом в аэропорту делалось все, чтобы группа наша была максимально ослаблена, а по возможности я вообще бы не попал в Стокгольм (с Нимом и Симоновым Таиров бы договорился). В Сокгольме вопреки действиям всех нормальных фондов, которые заинтересованы в публичности своих действий, был снят самый большой зал, но даже мельчайшая информация не просочилась в печать. Чтобы мы увидели совершенно пустой зал, полное отсутствие интереса и шведов и шведской печати к трагедии в Чечне и к тому, что мы делаем. После этого сделав лестные предложения уже нетрудно будет перекупить Трибунал. После возвращения в Москву я с запозданием услышал от норвежского журналиста, который много помогал «Гласности» на самом начальном периоде, именно благодаря ему я и был корреспондентом газеты «Моргенбладет», с отвращением сказанную фразу: