Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

— Таиров — это известный советский агент влияния в Германии и скандинавских странах, зачем вы вообще с ним имели дело.

Потом мне еще кто-то сказал, что брат его — полковник, начальник следственного управления КГБ Узбекистана.

И тем не менее ничего из всей этой операции у Барсукова не получилось, более того и Трибунал стал гораздо известнее в мире и даже за подброшенный патрон в аэропорту должен был следовать скандальный для ФСБ суд. По поводу патрона почему-то я, а не Либхан Базаева или ее адвокат Кузнецова, получил официальное уведомление Таможенного комитета о том, что никакого патрона в вещах Базаевой обнаружено не было, а вот с пресс-конференцией, которую нам надо было проводить после возвращения из Стокгольма, меня ждала неприятная неожиданность.

Накануне вечером в нашем маленьком офисе в Первом Колобовском переулке — это была двухкомнатная квартира Димы Востокова, которую он начал нам сдавать после того как женился и ушел из «Гласности», — собрались, кто смог, члены оргкомитета. Правда, Мельникова, вытеснившая основателей «Комитета солдатских матерей», и входившая в оргкомитет только «в личном качестве», как она сама оговорила свое участие, почему-то попросила у меня разрешения придти со своими сотрудницами — я с некоторым удивление согласился и она пришла с пятью незнакомыми бабами. Из Стокгольма мы уехали утром, поэтому остальным участникам слушаний ничего я с Андреем о вечерних и ночных разговорах с нами я не успел рассказать. Тут мы все пересказали, для меня было очевидно, что мы должны говорить не только о подброшенном Либхан патроне, но и обо всей многоходовой операции КГБ, в которой Таиров играл главенствующую роль. И вдруг неожиданно завопили бабы, конечно, именно с этой целью приведенные Мельниковой и не имевшие вообще никакого отношения к Трибуналу:

— Все это ваши субъективные представления, Сергей Иванович — об этом нельзя говорить на пресс-конференции.

Бабы вопили в маленькой комнате хором и порознь и вдруг их начали активно поддерживать Наум Ним и Алексей Симонов. Почему для них мнение совершенно посторонних баб (среди которых была, правда, Ида Куклина, сделавшая на наших конференция о КГБ пару докладов о работе ГРУ и, как потом выяснилось, вообще очень близкая к этой организации) оказалось убедительнее нашего с Андреем рассказа, да и всего другого, что выяснилось с информацией и залом в Стокгольме, и от чего они быстренько ушли в Шереметьево, но в чем уж точно сомневаться не могли.

Я еще раз повторил, что это не мое личное мнение, при всех разговорах присутствовал Андрей Парамонов, которого я сознательно просил никуда не уходить, хотя ему очень хотелось спать. Андрей меня вяло поддержал. Но бабы продолжали вопить «это ваше субъективное мнение», их теперь уже активно поддерживал Ним и Симонов. Провели голосование — меня поддержал только Володя Ойвин — мой заместитель в фонде «Гласность». Все остальные считали, что надо благоразумно молчать. Мельникова, кстати говоря, через полгода в награду от Таирова и КГБ получила какую-то «пара-нобелевскую премию» от какого-то другого фонда, тоже, конечно, как и фонд Улофа Пальме управляемого из Москвы. Российская печать с упоением это расписывала.

Я сказал, что в укрывательстве международных операций КГБ принимать участие не буду, на такую пресс-конференцию, конечно, не приду, да и вообще если оргкомитет Трибунала именно такой, каким он сегодня оказался, пожалуй, я и в нем принимать участия не буду и уж лучше уеду к жене и дочери в Париж.

По-моему Ним и Симонов были довольны, кто-то мне сказал, что и без вас обойдемся, и на следующий день они провели пресс-конференцию, на которой ни слова об операции КГБ не сказали.

Прошло недели три. Никуда, да еще так быстро уехать от мамы я не мог, но делами Трибунала больше не интересовался. Мне позвонила Лена Ознобкина — для меня, вероятно, самый любимый человек в «Гласности», и сказала, что хотела бы встретиться, но не мог бы я приехать к ней. Я приехал, там был Наум Ним. Они спросили меня:

— Время прошло, не переменил ли я своего решения.

Я ответил, что с организациями и людьми прикрывающие международные операции КГБ я ничего общего иметь не буду. Тогда, подумав, Наум спросил:

— А как были собраны члены Трибунала?

— Это мои знакомые, которые мне доверяют, — пожал я плечами, — можете написать каждому из них — может быть, и с вами они согласятся сотрудничать. Мешать этому я не буду, но и рекомендовать вас — не могу.

По-видимому, часть оргкомитета уже прикинула свои возможности и поняла, что они невелики. Поэтому сразу же Наум и Лена начали меня уговаривать:

— Но, Сергей Иванович, трагедия в Чечне важнее, крупнее, страшнее всех наших расхождений. Может быть вы перемените свое решение и вернетесь к работе Трибунала?

На первое возразить было нечего, и после получасовых разговоров я согласился, предупредив, что никакого оргкомитета больше не будет. Впрочем, я и не здоровался после этого с Наумом и Алексеем Симоновым много лет, а с Мельниковой — и до сих пор. В девяносто пятом году, да еще после хоть и не вполне реализованной, но все же рекламы, устроенной Трибуналу Барсуковым и Таировым хоть какие-то деньги найти я еще мог. С помощью европейского фонда «Tasis» и пока еще не бросившим «Гласность» «National Endowment for Democracy» мы начали заслушивать свидетелей по разработанной профессором Лариным сложнейшей процедуре. В Москве для этого мне дал зал в своем особняке на Большой Никитской загадочный для меня до сих пор Аркадий Мурашов, входивший еще в Межрегиональную группу депутатов, потом недолгий начальник московской милиции, сказавший мне однажды, что именно он уговорил Гайдара сделать первые выборы Путина легитимными. Тогда от отвращения даже Жириновский и Зюганов не выдвинули свои кандидатуры на выборах, а послали вместо себя каких-то охранников. Явлинский снял свою кандидатуру и выборы оказывались безальтернативными. Но Гайдар, вопреки воле своей партии, которая почему-то надеялась на будущее и пыталась выглядеть хоть мало-мальски приличной, объявил, что он, как самовыдвиженец будет конкурентом Путина и хотя бы его первые выборы будут относительно легитимны.

Но все это было через несколько лет, а пока уже с двадцать первого по двадцать пятое февраля девяносто шестого года целыми днями мы вели опрос десятков свидетелей, которых мы могли найти в Москве или вызвать в Москву. Свидетелей опрашивал комитет обвинителей, куда входили три депутата Думы (Старовойтова, Берщов и Грицань) и два юриста (Кузнецова и Полякова). Вопросы могли задавать (и задавали) независимые наблюдатели. Из было десять под руководством Клауса Пальме (Швеция) — юристы из Швейцарии, США, России и Чечни. Большей частью незримо присутствовали три эксперта: Игорь Блищенко (эксперт ООН), Александр Ларин и Олег Сокольский. Кроме того адвокат Карина Москаленко представляла потерпевшую сторону.