Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

Но дежурным был какой-то пьяный майор, видимо и пославший капитана в кафе, чтобы собрать денег и «догнаться». Отпускать нас он не собирался, а заставил вывернуть карманы, посадил в «обезьянник» к паре хорошо набравшихся парней с рекомендацией «разобраться» с нами, «чтобы не выступали». Разбираться с нами никто не стал, но в кармане у Юры оказалась визитная карточка Музыкантского — тогда вице-мэра Москвы. Это дежурному не понравилось и поэтому уже не на нас двоих, а на меня одного был тут же написан рапорт о том, что я был в нетрезвом состоянии, хулиганил и оскорблял прохожих, почему и был доставлен в отделение. Теперь меня можно было везти в вытрезвитель, а Юру — выпроводить. Но Юра уходить не хотел, схватил меня за руку и требовал, чтобы нас везли вместе. Его с трудом оторвали, меня запихнули в воронок, но выяснилось, что Юра сперва пытался прицепиться к нему сзади, потом бежал за ним, нашел вытрезвитель и долго туда стучался, требуя, чтобы и ему были оказаны услуги по вытрезвлению.

Меня в машине все тот же капитан попытался придушить, думаю, что для того, чтобы запугать. Но я в драку не лез, рядом был более трезвый сержант, и он отстал. В вытрезвителе, попросив меня пару раз присесть и вытянуть руки, равнодушно сказали:

— Это не наш клиент.

Капитан долго уговаривал — «ну куда он пойдет (это обо мне забота) в три часа ночи, я его заберу рано утром». Уговорил. Составили какие-то акты, вынули у меня из денег тридцать рублей «за обслуживание». Я предупредил:

— Возвращать придется.

Слегка посмеялись — у них такого не бывало. Пару часов я проспал в вполне аккуратной комнате еще с пятью «доставленными» и утром за мной приехал сержант, который со мной был уже только на «вы», в отличие от вечера, привез меня домой за документами к перепуганной матери и полчаса терпеливо ждал, пока я по телефону подробно рассказывал своему адвокату, что со мной произошло и что это за отделение милиции. Часам к десяти привезли меня в отделение — составлять документы о задержании и хулиганстве в нетрезвом виде. Но тем временем Юра, проведший часть ночи возле вытрезвителя, поднял на ноги всех, кого мог, причем Светлана Ганнушкина в эти дни была в Вене на сессии ОБСЕ и уже подготовила (а затем и опубликовала) документ о расизме в лужсковской Москве — я же всем объяснил, что задержан был случайно — по неславянскому своему виду. К тому же мама жила в эти дни в моей квартире, поскольку в Москву в гости приехал Нюшин крестный Валера Прохоров, жил у нее в квартире и тоже раскручивал скандал — француз, но говорящий по-русски и все понимающий. Конечно, и наши юристы и сотрудники фонда «Гласность» все это активно обсуждали по хорошо прослушиваемым телефонам.

В общем, когда меня привезли в милицию, переводили из кабинета начальника отделения в кабинет его заместителя и обратно, в обоих кабинетах звонили телефоны и сильно им мешали пытаться запугать меня требованиями писать объяснения своего хулиганского поведения, и обещаниями уже в одиннадцать часов утра отправить меня с моим делом в Бабушкинский суд, где, собственно, говоря, меня тоже хорошо знали и незадолго перед тем помогали вернуть остатки семейных коллекций из московских музеев. Но при этом я, конечно, хорошо понимал, что у милиции там есть свой судья, который даст мне пятнадцать суток не задумываясь. И не будет глядеть на то, что показанные мне рапорта совсем не совпадали друг с другом — в вытрезвителе не было пункта об опьянении, так как его нечем было подтвердить.

Впрочем, я никаких объяснений не писал, а тут же начал писать заявление в прокуратуру о противоправных действиях работников милиции, требуя расследования и возбуждения уголовных дел. Довольно скоро, увидев, что перепугать меня не удается, милицейское начальство поочередно начало мне предлагать:

— Ну, ладно, мы порвем эти рапорта, но и вы не отправляйте заявление в прокуратуру.

Я равнодушно отвечал, что это не должно их волновать — каждый пусть занимается своим делом — они пусть опрашивают чуть ли не десяток свидетелей моих хулиганских действий, я, как председатель фонда, занимающегося правонарушениями в силовых структурах, буду делать свое дело.

В конце концов эти уговоры дошли до полного неприличия — седой полковник, начальник отделения, уговаривая меня не отправлять заявления в прокуратуру (а на самом деле, конечно, уже получив приказ хоть как-то замять это дело), сказал мне:

— Ну хотите я стану перед вами на колени, — и уж чуть ли не стал нагибаться.

И тут я сдался. У меня к тому же была и другая причина — лететь в Рим я должен был на следующий день, но в этот надо было еще что-то сделать: у меня то ли не была получена виза, то ли не был выкуплен заказанный билет. И у меня просто не было времени на разговоры в милиции, а, возможно, и в суде. Сама же реальная возможность получить пятнадцать суток меня тревожила мало — это была бы любопытная компенсация за пропущенную конференцию ООН, но уж если ехать в Рим, то нужно было уйти из милиции поскорее. И я сказал:

— Не знаю, где вы живете, но я как вы теперь знаете, на самом деле живу рядом и мне не безразлично то, что делается по-соседству. Хорошо, я не отправлю сегодня заявление в прокуратуру и завтра на неделю уеду из Москвы. Но когда я вернусь, хотя обычно я по ночам в кафе не бываю, но тут обязательно изредка буду заходить. И если увижу хоть раз ваших сотрудников, пришедших за поборами, это заявление (срок давности для него не истечет) в тот же день будет отправлено.

Тогда это еще действовало. Когда я вернулся из Рима, мама отдала мне деньги, которые ей принесли из вытрезвителя и я, действительно, несколько раз поздним вечером заходил в это кафе и обычной «проверки документов» больше там не видел. Даже у стоявших неподалеку частных водителей, промышлявших извозом от станции метро менты перестали года на два вымогать деньги. К несчастью, тогда и теперь обычно бывают гораздо более страшные истории, в том числе и с очень известными людьми. К примеру, был жестоко избит и без того уже ходивший после ранений в корсете летчик, герой Советского Союза, одно время секретарь Совета безопасности Дагестана Толбоев — то же чем-то не понравившийся московским милиционерам. Один из редчайших разумных и порядочных людей, встречавшихся мне в российской администрации.

Я уже упоминал, что около двухтысячного года происходило возвращение уцелевших частей наших семейных коллекций из музеев сперва Москвы (скажем, до Таганрога, где остались несколько наших икон, я так и не добрался), а потом и Украины (но здесь я не добрался до Херсона). Это, вероятно, трудно себе представить со стороны, но лишь через двадцать с лишним лет я впервые начал этим заниматься при всей сфабрикованности, причем какой-то глупой, обвинений в спекуляции, которые были основанием для конфискации.