Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

— Что этот Степашин делает, — говорил мне этот полковник КГБ. Изображая необычайное миролюбие и способность найти со всеми общий язык, он поехал в Чабан-махи и Караван-махи (тогда это были оплоты воинствующего ислама, точнее — вахабизма в Дагестане — С.Г.). Он спрашивает, что им нужно и они говорят — «вот дома бы поправить, с медикаментами помочь». И Степашин (тогда министр Внутренних дел) снабжает их в неограниченном количестве бетоном (кто на Кавказе, да еще в горах строит бетонные дома), а о медикаментах отвечает, что он не министр здравоохранения, а потому может дать только 1500 комплектов первой помощи солдатам во время военных действий. Он что сумасшедший?

Это уже была весна девяносто девятого года и Степашин готовил, оплаченный Березовским марш Басаева в Дагестан. Из полученного от Степашина бетона вахабиты и местные жители оборудовали подземные бетонные бункеры и только поэтому Басаева недели две не могли выбить из Дагестана. И на их штурме погибло так много солдат, хватило ли им пакетов первой медицинской помощи?

Получилась микровойна, за которой можно было начинать большую Вторую Чеченскую войну. В лоскутном, многонациональном Дагестане, к тому же, якобы для отражения агрессии Дудаева, провели свободную раздачу оружия всем желающим. Безумие и цинизм русских действий на Кавказе превосходили все мыслимые пределы.

А в Дагестане вполне хватало своего местного безобразия и безумия. Мэр Махачкалы устраивал взрывы на центральном рынке, чтобы иметь возможность его перестроить и прибрать к рукам. Его противники подрывали его самого. На выборах в Народное собрание моего друга и пожалуй самого известного участника демократического движения на Северном Кавказе капитана первого ранга Али Алиева, накануне последнего дня регистрации кандидатов, когда и он решил подать документы, пригласили вечером земляки (он — лакец), подмешали что-то в кофе и он очнулся наутро прикованный к какой-то трубе в подвале, где и провел весь последний день регистрации. В Махачкале еще не убивали каждый день как сегодня, но безумие власти почти открыто к этому призывало.

Мы еще пытались хоть что-то сделать. Пытались с помощью ЮНЕСКО помочь медленно вымиравшим ногайцам, чьи земли неумолимо отвоевывала пустыня (есть и это на Северном Кавказе). Но когда мы вновь ехали в неблизкий Ногайский район на машине — вторично, после проекта помощи разделенным народам, все русские деревни уже были пусты. Столкновений на национальной почве с русскими здесь не было, но все понимали как ненадежен мир и, насмотревшись на других, уезжали от греха подальше.

Мы еще проводили или участвовали в довольно многочисленных конференциях о положении на Кавказе в Стамбуле и Париже, Владикавказе, Варшаве и Черкесске (съезд черкесского народа), где говорилось много правильных слов, но мне уже было ясно, что изменить ничего нельзя: надвигалась новая война в Чечне, все более отвратительным и лживым становилось положение в России.

В меньшей степени чем «Мемориал» (у нас уже не было организационных возможностей для этого — «Гласность» почти была задавлена) мы были заняты и юридической помощью жертвам войны. К нам обратились родственники Эльзы Кунгаевой, изнасилованной и убитой полковником Будановым, о чем с возмущением рассказывал один из подчиненных ему офицеров. Этим делом уже занимался замечательный (и сотрудничавший с нами) чеченский юрист — в прошлом член Верховного суда СССР, но он уже был очень немолод, не все успевал и мы подключили к делу постоянно работавшего с «Гласностью» молодого тогда адвоката Маркелова, который готов был отважно бросаться во все самые опасные наши проекты. Мы получили заключение Независимой психиатрической экспертизы о том, что оправдание полковника, как невменяемого, не имеет достаточных оснований. Теперь оба они убиты — и Маркелов, и Буданов в нашей чудовищно бесчеловечной стране.

Последним нашим кавказским проектом, о котором я не могу вспомнить без горечи была конференция о «Праве наций на самоопределение». В наших конференциях о «Международном уголовном суде» в качестве сотрудника академика Блищенко и Института международного права принимал активное участие профессор Аслан Абашидзе. Я так и не понял был ли он родственником или просто однофамильцем Президента Аджарии Аслана Абашидзе, но явно был к нему близок и однажды завел речь о том, что мы так много делаем интересного и полезного на Кавказе, где есть такое замечательное место — Батуми, а там президент, который готов оплатить любое серьезное, европейского масштаба мероприятие. А у меня давно уже был замысел, но я не знал как его осуществить — обсудить на самом высоком международном научном уровне известное и создающее массу сложных конфликтов противоречие в основополагающих документах Организации Объединенных наций — резолюции о праве наций на самоопределение и конвенции о нерушимости национальных границ. Было очевидно, что во многих случаях эти документы являются взаимоисключающими, хотя каждый в каких-то случаях является единственно применимым. Скажем, если небольшая террористическая группа с помощью насилия пытается провозгласить независимым оккупированный ею район, понятно, что мировое сообщество не может этого поддерживать и должен действовать принцип нерушимости национальных границ (как и в случае прямого вооруженного вторжения извне). С другой стороны народ, ставший жертвой геноцида, со стороны государственной власти, да еще и на своей национальной территории (как печально известный почти поголовно уничтоженный народ тутти в Африке), конечно, должен имет право и международную поддержку в своем стремлении к независимости и национальному самоопределению просто для своего выживания.

Эти довольно простые соображения, которые, конечно, должны были быть уточнены, развиты и дополнены экспертами ООН из разных стран могли бы стать основой для поясняющего, но тем не менее очень важного документа Организациии Объединенных наций. И Блищенко и Абашидзе и другие русские юристы — международники, профессора Дипломатической академии, которые с нами работали, тоже считали важным и интересным разработку такого рекомендательного документа для ООН. К тому же без промедления я получил приглашение приехать в Батуми и обсудить организационные вопросы.

Сперва в Батуми все было очень славно — мы обсудили список докладчиков, который я привез. Не очень большой, человек двадцать, но среди них было шесть юристов — официальных экспертов ООН, один из них даже из Бразилии, несколько крупных политических деятелей, среди которых вице-спикер палаты лордов Великобритании, и, конечно, группа наиболее известных в области международного права русских юристов. Обсудили место проведения, собственно говоря, даже не конференции, как она называлась, а круглого стола, список участников, программу на три дня. Только последний день в Батуми меня слегка озадачил и, как выяснилось, не зря. Я уже как-то встречался с гостеприимством кавказских президентов. В Сухуми, к примеру, мне так и не показали местный музей, который меня очень интересовал, зато явно по поручению президента Ардзинбы меня усиленно спаивали, а прилетев в Домодедово я обнаружил, что в багаж тайком были погружены два ящика мандаринов, и в Москве я себя почувствовал мелким торговцем фруктами. Слава Богу, сразу же их можно было отдать встречавшим меня сотрудникам. Из Батуми тоже, как выяснилось в Москве, я прилетел с ящиком «Хванчкары», половину бутылок которой, как до этого сам он мне объяснил, закупал Абашидзе. Но хуже было другое.