Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

Почти то же было и на конференции памяти Сахарова. Елена Георгиевна, правда, смогла меня найти в последний день и я устроил даже обед в гостинице «Россия» для многочисленных приехавших в Москву друзей, но в самой конференции участвовать уже не успел.

Уже по одному названию конференции в Амстердаме оказалось, что я был ее русским сопредседателем. Признаюсь, что мне это ничем не помогло. Пока выступали от России люди бесспорно очень хорошие, но и столь же наивные — Виктория Чаликова, отец Глеб, безоговорочно верившие в Ельцина и наперебой говорившие не просто о победе демократии, но прямо:

— Мы победили, — я еще как-то терпел. Но когда совсем не глупая Галина Васильевна в продуманном, хорошо построенном выступлении стала всем объяснять (а было в зале около тысячи человек, собравшихся со всего мира), что в России блистательно победила бескровная демократическая революция и что наконец-то русские люди влились в семью свободных европейских народов (свою трагическую судьбу она, конечно, предвидеть не могла), я воспользовавшись своим правом председателя выступил сам и пытался убедить собравшихся участников конференции, что никакой победы демократии в России не видно, что у власти в стране совсем не они, да и вообще не бывает победы никем не подготовленной, а я ни в тюрьмах, ни на воле никогда не встречал диссидентов и демократов, которые бы готовились к свержению советского режима и захвату власти.

Из русских меня не поддержал никто. Все были просто обижены, оскорблены тем, что я сказал и продолжали повторять, что именно они — победили и что завтра же Россия ничем не будет отличаться от Франции. Я пытался в репликах воззвать к их собственному здравому смыслу, к тому, чтобы они не вводили в заблуждение сотни иностранных политических и общественных деятелей, собравшихся на эту триумфальную конференцию — все было тщетно.

Все русские прямо или косвенно «опровергали» меня и даже Кронид Любарский, чье выступление, кажется, завершало конференцию и на здравый смысл которого я очень рассчитывал, веско сказал:

— Как говорят англичане, если птица похожа на утку и крякает, как утка, значит это утка. В России произошла революция и победила демократия.

Крякала она, действительно, как утка, но надо было все же иметь еще и глаза. В перерывах ко мне никто даже не хотел подходить, так я их обидел, только добрейший отец Глеб подвел ко мне, чтобы познакомить, бывшего генерала КГБ Олега Калугина. Он, мне кажется, не выступал, хотя явно понимал много больше других, и с пристальным профессиональным интересом смотрел на меня очень холодными серыми глазами.

По завершении конференции был ужин и прогулка не пароходике по каналам Амстердама. Я опять сидел один с бокалом вина, «демократы-победители» даже разговаривать со мной не хотели. Потом подошел сильно подвыпивший Вася Селюнин, сел рядом, обнял за плечи и почти со слезами сказал:

— Неужели, Сергей, ты не веришь в нашу победу?

Что можно было ответить…

На первый взгляд все они были правы в своей эйфории. Даже если оставить в стороне все более сомнительную демократическую риторику и уже заметно проявлявшиеся личные качества Ельцина, имевшие мало общего с его рекламной компанией, несколько диссидентов и демократов были и впрямь близки, конечно, не к власти, но к властьимущим. Старовойтова в этот год была помощником Ельцина, диссиденты Ковалев и Бахмин руководили управлениями по правам человека (вполне наминальными) при президенте и в Министерстве иностранных дел, в государственной Думе было человек десять депутатов из числа бывших диссидентов или близких к ним, говоривших о демократии и им никто не возражал. Члены ГКЧП сидели в тюрьме, готовился суд над КПСС. Была официально запрещена цинзура в средствах массовой информации (на практике становившаяся все более жесткой по серьезным вопросам), еще существовало множество партий в том числе и весьма экзотических.

Генерал-лейтенант Стаськов в бытность заместителем командующего ВДВ рассказывал мне, как происходили выборы в дивизии, которой он командовал:

— Получили сверху приказ — всем голосовать за Жириновского. Я собрал офицеров, поручил провести разъяснительную работу в подразделениях. Вероятно, они мою команду выполнили, но когда начали подсчитывать бюллетени, оказалось, что семьдесят процентов состава проголосовало за «Партию любителей пива», а тридцать — за «Партию женщин». Ну, мы все равно сообщили в изберком, что девяносто пять процентов проголосовало за Жириновского.

Вскоре партий таких не стало, в том числе партии пенсионеров, зеленых, социал-демократов. И уже был уволен Вадим Бакатин, попытавшийся хоть как-то ограничить влияние КГБ на страну.

Уже был уволен Борис Панкин — единственный советский посол, выступивший против ГКЧП, ненадолго назначенный министром иностранных дел, но попытавшийся ограничить число сотрудников КГБ в МИД'е и тут же замененный «ветераном внешней разведки» (как его сейчас называют) Андреем Козыревым. И даже со скандалом убрали вполне информированного и властьимущего когда-то Вадима Бакатина искренно полагавшего, что к власти в России пришли демократы во главе с Ельциным, а не те самые спецслужбы, власть которых он по наивности вознамерился урезать.

Главное же, вся русская делегация в Амстердаме состояла из москвичей, приходивших на заседания Думы, читавших хорошо организованную Бобковым официальную прессу, а у меня было информационное агентство, действительно, народное, уже много лет, «Ежедневная гласность» и я точно знал, что нигде в России власть не находится в руках демократов (чего стоит Собчак мне давно было известно) более того идет организованное, по возможности тихое уничтожение демократического движения. Еще существовали и «Мемориал» и «Демократическая Россия», но очень недолго им оставалось жить. Никто из собравшихся в Амстердаме этого не чувствовал и объяснить было невозможно. Простые русские люди тем не менее хорошо это понимали. По всей стране шли митинги, во всех существовавших последний год самиздатских газетах и журналах говорили и писали только об одном: все те, кто был у власти по всей стране в советское время, несколько изменив вывески на своих кабинетах и подпустив ненадолго и неблизко процентов пять демократов, у этой же власти и остались.

Вся центральная пресса, радио и телевидение зато взахлеб вещали-вопили о расцвете демократии, успешно делили большие деньги и привилегии, свалившиеся сразу же на СМИ, вообще, на практике осуществляли старый советский анекдот:

Стоят на Мавзолее Бонапарт и Брежнев, следят за военным парадом и Брежнев говорит со вздохом:

— Мне бы вашу гвардию — весь мир был бы моим.