Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

На одну из встреч с избирателями приехал Невзоров с аппаратурой и потом эта достаточно беспомощная съемка была показана по какому-то из центральных каналов со злобными комментариями Жириновского, для которого, видимо, и делалась.

На выборах, где наши плакаты, конечно, повсюду срывались чаще всего милицией, а подтасовки были так наглы и очевидны, что о них и вспоминать противно, я, естественно, не победил, а занял из десяти кандидатов четвертое место и даже это было удивительно. Победил уже ставший заместителем Лужкова Никольский, сыгравший такую зловещую роль в тбилисской трагедии.

К счастью, у меня дома и у моей матери уцелели остатки частью моих, частью семейных — моих дедов и прадедов по разным линиям, коллекций живописи и археологии и когда становилось совсем невмоготу, я что-то продавал и поддерживал «Гласность» на плаву. В результате у нашего бухгалтера всегда было две проблемы — восстановить после очередного разгрома банковские документы и в отличии от других — не скрывать расходы, а выдумывать источник получения средств. К счастью, новоявленные гайдаровские миллионеры, да и доблестный государственный аппарат зачастую просто не знали куда деть свалившиеся им на голову миллионы и миллиарды. И некоторые без большого смысла начинали «вкладывать деньги в произведения искусства». Милиция по всей Москве занималась скупкой и перепродажей краденного — на всех людных местах стояли машины с объявлениями: «Куплю золото, серебро, иконы, драгоценные камни» — конечно, без всякого предъявления документов. Однажды у меня один из молодых сотрудников «Гласности» — внук коменданта Кремля — украл два старинных (времени царя Алексея Михайловича) трехсвечных серебряных подсвечника, тут же был пойман, сознался, что продал в «машину» на Арбате. Машин было на улице штук пять, следов не найдешь, но через месяц я подсвечники обнаружил с гордостью выставленные на витрине одного из антикварных магазинов. Я даже знал его владельца, без труда выяснил из какой машины им подсвечники продали, и тут же почти с матом «сидельцами» в ней и скупщиками был отправлен выяснять где они служат и искать виноватых на Петровку.

Впрочем, нельзя и сказать, что уже не существовало никаких общественных организаций. Постоянно шла война внутри «Солдатских матерей», куда внедряли все новых и все более управляемых лидеров. В Петербурге подобная организация под руководством Эллы Михайловны Поляковой работала замечательно, постоянно преследуемая и со все уменьшающимся количеством сторонников. «Независимая психиатрическая ассоциация» выживала, я думаю, только за счет того, что была руководима сразу обоими супругами Савенко и в результате почти все решалось дома. Под руководством Самодурова Музей Сахарова и Хельсинкская группа под руководством Кронида Любарского тоже существовали, но как закрытые клубы для «демократической общественности» и ничего не делая.

К этому времени уже несколько лет процветал «Фонд защиты гласности» Алексея Симонова. Иногда в телевизионных интервью его называли председателем фонда «Гласность», на некоторых своих изданиях они нагло писали «фонд «Гласность». Алексей утверждал, что когда он основал свой фонд и именно — фонд, он ничего не знал о фонде «Гласности». В это очень трудно поверить — это было время, когда «Гласность» была не менее известна, чем появившиеся позже «Дем Россия» и «Мемориал». Но Симонов никогда не имел никакого отношения к правозащитному движению и, допустим, в это еще можно поверить. Но Мария Кирилловна — его сестра и тогда заместитель в фонде — говорила мне, что через несколько лет при перерегистрации, она говорила Алексею, чтобы он переменил название, что пользоваться чужим, да еще политым кровью именем — непристойно. Но Симонов отказался переменить название. Что ж, когда-то были откровенно гебешные газеты «Гласность» в Нью-Йорке, Москве и Копенгагене. Теперь появился фонд почти такой же — «Защиты гласности» в Москве и многие считали, что наш фонд «Гласность» — процветает, ведь Алексей был на всех экранах и у него проблем с КБГ, Гайдаром и Ельциным не возникало. Да и заграницей использовать наше имя было очень удобно.

Тем временем «Гласность» ожидал новый (четвертый уже) разгром. С трудом в начале девяносто четвертого года мы нашли себе новый офис — частную квартиру на первом этаже в доме на Долгоруковской, неподалеку от метро Новослободская. Собрали по домам совсем старый компьютер, едва работавший принтер, остатки какой-то мебели — что-то нам оставили хозяева квартиры: месяца через два удалось в ”NED” (National Endowment of Democracy) — фонде американского сената получить грант в пять или десять тысяч долларов на покупку нового оборудования. Не успели мы его привезти в новый офис, еще даже не все вынули из фирменных коробок, как утром в понедельник оказалось, что офис в один из выходных дней, точнее — ночей, конечно, опять ограблен. Старое наше барахло грабителей не привлекло, а вот все новое оборудование прямо в фирменных коробках — вывезено. Правда, вместе со всеми, в том числе и очень старыми, дискетами от уцелевшего, едва живого компьютера. Что, конечно, было для простого грабежа очень странно. Довольно скоро выяснилось и как был произведен грабеж; квартира, хотя и была частной, но поскольку была на первом этаже в окнах были довольно мощные железные решетки, да и почти все окна выходили на постоянно людную улицу. Лишь одно окно — в маленькой кладовке, но тоже с мощной решеткой выходило во двор общий, кстати говоря, с отделением милиции, которое было в соседнем доме. По следам было очевидно, что был подогнан грузовик и с помощью троса выломана решетка, как раз в этой кладовке. Кто-то туда влез, а потом уже через входную дверь выносили все оборудование. В милиции почему-то никто не слышал шума грузовика, выламывающего мощную забетонированную решетку кладовки, но соседи его видели — решили, что милицейский. Конечно, милиция и не думала заниматься поисками. «Гласность» опять осталась совершенно нищей, без остатков архива, да и в этой, конечно, довольно подозрительной краже было трудно кого-нибудь внятно обвинить. Однако, месяца через два все стало вполне очевидным.

В Москве с конца семидесятых годов одна из известных диссидентских квартир принадлежала Иде Григорьевне Фридлянд — дочери известного историка французской революции, который шел «паровозом» по ежовскому делу историков, сошел с ума на допросах и на Лубянке умер. Ида Григорьевна была судима по какому-то делу, мужем ее был Иван Чердынцев, проведший в лагерях десять лет по делу ВСХон (партии Огурцова). Бывали у Иды Григорьевны очень многие приятели Ивана, бывал Венедикт Ерофеев автор эпопеи «Москва-Петушки», приходил сияющий ослепительной красотой Валера Сендеров автор «Интеллектуального геноцида», бывал и я, очень редко, — приезжая между первым и вторым сроком из Боровска. «Присматривал» за домом по-видимому Денисов (потом закадычный друг Новодворской) — странный и очень состоятельный официант в каком-то ресторане, чьи показания на Лубянке по делу Владимова (автора «Верного Руслана» и представителя в СССР «Эмниси интернейшнл) и его жены еще не были известны. Денисов выпросил у них какую-то зарубежную книжку, сообщил об этом на очной ставке, после чего Владимову можно было сказать — не поедете на Запад, поедете на Восток за распространение антисоветской литературы.