Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

— Мы совершенно законопослушная организация. В СССР были одни законы и мы их выполняли, сегодня — другие и мы выполняем их.

Листьев вдруг с большой злобой просто закричал:

— Так вы что, как проститутки ложитесь под каждого кто заплатит?

Не знаю, вошла ли эта реплика в окончательный текст передачи — я тогда телевизор не смотрел никогда, но такое накопившееся озлобление было в этой реплике Листьева, что я подумал, что у него со времен Иновещания большой и нелегкий опыт общения с этой компанией.

И потом, когда первого марта он был убит и звучало множество вранья о его смерти, явно сочиненного на Лубянке, подумал, что и предыдущий его опыт и эта фраза в адрес генерала «Лубянской преступной группировки», как назвал ее потом Литвиненко, вполне могли быть причиной его убийства.

По возвращении в Москву с двадцатого по двадцать второе января должна была проходить конференция «Фашизм в тоталитарном и посттоталитарном обществе». Я не был ни в числе членов оргкомитета конференции, ни в числе выступающих на ней — к этому времени и я и фонд «Гласность» уже находились почти в полной изоляции: вся демократическая среда, плоть от плоти которой и была «Гласность», уже была почти полностью уничтожена по всей России, с «победившими» и около ельцинскими демократами мы не имели и не хотели иметь ничего общего. Ни в каких российских средствах массовой информации ни я, ни все что делал фонд «Гласность» никогда не упоминались. Конечно, лично в более и даже еще в менее приличной русской среде я еще был хорошо известен. На конференции и круглые столы «Гласности», если я приглашал, как правило приходили (кроме тех, кто панически боялся). Но двадцать первого января был проведен круглый стол «Война в Чечне: опасность тоталитаризма» и туда я был приглашен выступить. Этот доклад со всеми другими на круглом столе, к счастью издан, лежит передо мной, да я и так отчетливо помню все, что в этот вечер случилось.

Здесь нужно сделать одну странную, но необходимую оговорку: я несмотря ни на что хорошо отношусь к Сергею Адамовичу Ковалеву — одному из самых честных и чистых людей, которых я встречал в своей жизни. Но при этом, даже учитывая лагерный опыт и всю его очень нелегкую и достойную жизнь, — человека чудовищно доверчивого и наивного. Из-за этого именно он, больше чем кто-либо другой оказывался причастен и к самым отвратительным (на мой взгляд) событиям в политической жизни России. Через некоторое время (иногда несколько лет) он понимал это и со свойственной ему абсолютной честностью сам рассказывал — по крайней мере мне — как его использовали или уговорили. Вот эта любовь и жалость к Сергею Адамовичу, попытка чуть меньше его обидеть, разделить с ним вину за то, что случилось и было для меня основным и незабываемым ощущением во время доклада.

Я говорил о том, что все мы на попелище. Уничтожено, сожжено демократическое движение в России в первую очередь «Мемориал» и «Дем. Россия» и именно поэтому и стали возможными преступления в Чечне. Что это мы — демократическая составляющая России и являемся виновниками войны и творящихся злодеяний. Но кроме Гайдара, как раз все те, кто уничтожил и «Демократическую Россию» и «Мемориал», как мощные общественно-политические организации, кто разрабатывал и голосовал за новую конституцию, по которой и Дума и Совет федерации стали совершенно бесправны и оказывались сторонними наблюдателями решений, принятых в Кремле и сидели за этим «круглым» столом. Но, конечно, никто не хотел признавать себя виновным. Чтобы чуть меньше обидеть Сергея Адамовича я гипертрофировал собственную вину, говорил, что сам десятки раз выступал за Конституцию, которая и сделала возможным это преступление. На самом деле это было неправдой — меня уже года четыре и близко не подпускали к радио, телевидению, газетам и если пару раз меня кто-то и снимал, то только в попытке меня дискредитировать, а не для рекламы существующего режима, как более удобных всех остальных за нашим круглым столом. Закончил я тем, что:

«Если в новой России мы с Ковалевым опять окажемся на лагерных нарах — это будет вполне справедливо… Не думаю, что мы можем стать лучше, исправить то, что мы сделали так плохо. Но мы хотя бы можем научить на нашем примере других, наших детей».

Но я не ожидал, что меня ожидает гораздо более страшная беда.

Как всегда меня никто не поддержал. Ковалев явно показывал, что я должен как можно скорее закончить. Владимир Илюшенко — один из лидеров уже погибшей «Московской трибуны» как и все, обвинял во всем только Ельцина. Я говорил, в частности о том, что Ельцин с его «биологическим инстинктом власти» может быть и продолжал бы опираться на демократов, как-то прислушивался к их мнению и не было бы этой войны, если бы сами демократы не уничтожили все, что служило им опорой. И увидев, что они ни на что не способны, Ельцин нашел себе других союзников.

Илюшенко говорить о нашей вине, как и все другие, не пожелал:

— Сергей Иванович Григорьянц говорил, что это мы заставили Ельцина сменить команду. А кто заставил Ельцина насиловать общество, вести войну в собственной стране.

И так далее. Все было правильно, но не об этом. Никто не хотел понимать своей личной и коллективной вины.

На самом деле я в этом своем захлебе — по-видимому, я уже чувствовал, что меня ждет через несколько часов, в этом своем гипертрофированном преувеличении своей вины (я то как раз не переставал бороться с разгромом демократических организаций, да и «Гласность» восстанавливал раз за разом) — все же был бесспорно неправ — вина всех присутствующих была в другом — не в том, что они своей беспомощностью помогли тем, кто сейчас беспрепятственно убивал мирных жителей в Грозном, а в том, что несколько лет назад ошиблись и потом упорствовали в своей ошибке, когда стало ясно, что теперь с их помощью, под их либеральные разговоры опять в России, как это было постоянно с семнадцатого года, пришли к власти убийцы, а демократы помогали им маскировать свою сущность, боялись сами себе признаться, с кем опять имеют дело. Мне, наименее обманывающемуся, предстояло убедиться в том кто правит Россией, с кем я пытаюсь бороться уже в ближайшие часы.

В этот день у Вики Маликовой, благодаря помощи которой из Соросовского фонда стало чуть легче провести конференции о КГБ, был день рождения. И она пригласила нас с Томой к себе. Проведя там часа три или четыре, около двенадцати часов мы вернулись домой. Тимоши еще не было, но нас это не встревожило — в свои неполные двадцать один год он уже руководил группой, макетирующей журнал «TV Ревю», да к тому же еще играл на гитаре в небольшой музыкальной группе, так что иногда задерживался по вечерам. Но через полчаса нам кто-то позвонил и сказал, что Тимоша в 20-й больнице, кажется попросил приехать или мы тут же решили приехать сами.