Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

Итак, Берия ликвиднул ежовцев, временно оставив жить небольшой контингент особо отличившихся при этом следователей. Мне посчастливилось встретиться и «поработать» с ними на Лубянке. С двумя — весьма плотно. Из–за чего, как я понял, Александр Евгеньевич Голованов их «исполнил», — Ройтмана и Большого, — летом 1941 года. Третий — Фатов — оказался белою вороной. Человеком. В конце 50–х гг. в «Правде» помещён был список шести партизанских командиров, «павших смертью храбрых» в отбивающемся от немцев зимою 1941 года Подмосковье. Вторым назван «чекист Евгений Фатов»;. Вечная ему память. Земля — пухом…

Лаврентий Павлович Берия, как и его предшественники, начал с кадров. Незатейливо «укрепив» высшее звено системы земляками, он вновь обратился к истокам — к «российскому сердечнику». И еврейская община Поволжья вновь подарила родине «лучших» своих сынов. И с ними имел я «счастье» повстречаться, теперь уже в Центральном следственном изоляторе на Безымянке. И они оставили след в моей душе. И, естественно, на моих костях. Казалось бы, полтора века процветавшая национальная группа обрела в эпохи Дзержинского, Ягоды и Ежова достаточный опыт чекистской деятельности с печальным концом. Потому должна была бы, возблагодарив Создателя, осторожно, резкими движениями не вызывая к себе интереса, двигаться в сторону от вполне предсказуемого завтра. Бежать сломя голову от того, что с исчерпывающей убедительностью прогнозировалось каждым непредвзятым членом общины на живом примере героических судеб её «удачливых» единокровных братьев–чекистов. Тех, в частности, что успели, — до собственной гибели в не менее глубоких, чем Лубянские, подвалах дома по улице Чапаева в родной Самаре и расстрельных зонах с ввязочными шкафами, — ярко блеснуть в свете чекистских звезд первой палаческой величины. Тех звёзд, что чуть раньше, и тоже печально, окончили собственные свои героические дни. Все эти говорящие сами за себя обстоятельства, казалось бы, глубоко прогнозировались мудрецами общины. Казалось, призывали к разуму. Но, как оказалось, то лишь казалось…

Грянула Большая Война. Прекрасно понимая, какой невиданно подлючий и бесчеловечный режим собираются они защищать, но уже наслушавшись, что несут им, евреям, ворвавшиеся в страну гитлеровцы, десятки тысяч евреев–волжан, не ожидая повесток, явились на сборные пункты военкоматов. Пришли, оставив семьи, бросив охраняемые «бронёю» насиженные места на военных заводах, в престижных учреждениях, институтах, школах, конструкторских бюро, клиниках, в торговле, в спорте. Готовые к тому, что шансов когда–нибудь возвратиться до обидного мало. И отбыли на войну, чтобы остановить врага. Так поступили люди порядочные, — большинство Приволжских евреев. Совсем не так повела себя прохиндействующая масса их соплеменников. Она косяками рванула в «органы»! Благо, волжские города быстро разрослись на дрожжах эвакуации. А Куйбышев превратился даже в военную столицу воюющей державы. Это немедленно повлекло за собою стремительное построение присущих военной столице репрессивно–карательных институций. Тем более, что пригород Куйбышева — Безымянка, быстро набухавшая эвакуируемыми заводами и предприятиями, превратила сам город в свой придаток. И это обстоятельство потребовало ещё больших масштабов оперативно–чекистского присутствия. Масштабы эти росли не по дням, а по часам. Соответственно, разрастался коллектив чекистов. Кроме того, характер событий на фронте перестал привлекать туда прагматиков, тем более, из умевших не плохо устроиться и в тылу. Хотя я знал и таких, которые, всеми правдами и неправдами, вырывались из–под «брони», бросали насиженные места, и уходили воевать. Те же, которые, упаси Боже, не уходили, — те из кожи вон лезли, добиваясь для себя и своих всё новых и новых… отделов и подразделений во всё новых и новых, непрерывно потому возникавших «управлениях» гигантского Лагеря.

К концу 1942 года «оперативный корпус» БЕЗЫМЯНЛАГа, вобрав в себя всю систему «государственной безопасности» БЕЗЫМЯНСТРОЯ — военно–промышленного комплекса — превысил тридцать четыре тысячи сотрудников.

Мне не известно, какое число евреев нашло свое призвание в рядах этой грозной и победоносной армии энкаведешников. Но точно знаю, что восемь из каждых десяти начальников оперчекистских отделений 1242–х зон лагпунктов были евреями /По спискам кадров УОС НКВД по Куйбышевской области мы, члены комиссии по реабилитации, выбирали в 1956 году евреев по фамилиям и именам; безусловно, часть евреев «заслонена» была их чисто русскими фамилиями, или псевдонимами, и именами/. Шестнадцать из девятнадцати начальников оперчекистских отделов Районов лагеря были евреями. Пятеро из шести заместителей Липилова тоже были евреями. Евреями была тьма–тьмущая подручных тех заплечных из оперчекистских отделов и отделений, — это уже армия набралась! Евреем был и сам Главный комендант Управления Особого строительства НКВД СССР — БЕЗЫМЯНЛАГа и БЕЗЫМЯНСТРОЯ — Вениамин Иванович Дикой, переброшенный к нам, на Безымянку, «для наведения порядка и дисциплины». До нас он был Главным комендантом города–порта Магадан и всего УСВИТЛа — Главным палачом Колымы… Переварив эту «справку», можно, на досуге, заняться отгадыванием и количества евреев среди той самой победоносной и грозной армии — 34–х тысяч офицеров–оперативников. Одновременно, войдя в положение Мотика Соссен'а, — американского корпусного генерала, — окруженного, на фоне штабелей, толпою евреев–чекистов — организаторов этого чудовищного элемента безымянских ландшафтов и впечатляющей наглядной агитации на заборах и стенах заводских цехов…

Злую шутку сыграл с евреями и сам Гитлер. Он потрафил советским евреям их абсолютным неприятием в самом прямом смысле: в плен не брал, живыми не оставлял. До обнаружения этого обстоятельства Политуправление рабоче–крестьянской красной армии /ПУРККА/ относилось к евреям весьма подозрительно: в Первую мировую и в Гражданскую войны немцы евреям благоволили, да и общались с ними на родном для обеих народов языке — немецком /ПУ идиш числило «в немцах»!/. Теперь, оказалось, немцы за евреев взялись всерьез! Потому… получается… на передовой, «в обстановке массового перехода советских бойцов и командиров на сторону врага», нет надежнее еврейского солдата! Тотчас прекращены были массовые расстрелы евреев и у нас на Безымянке. И начался массовый же набор еврейских юношей в различные десантные формирования — воздушно–десантные войска, в морскую пехоту, в спецподразделения партизанского толка, — «Как будут воевать — посмотрим. Полагаю — хорошо будут драться. Плен–то им, жидкам, не светит! Нет!». Это не кто–нибудь сказал, это «сам» Чуйков Василий Иванович, легендарный командарм и будущий маршал, произнес осенью 1942 года. Что произнес «сам» Берия, — и произнес ли что–либо по тому же поводу, — мне неизвестно. Известно мне, что в то же самое время началась стремительно перетряска системы оперативных отделов армий — вслед за организацией СМЕРШа, и аппарата военных армейских трибуналов. И они, эти любимые народом учреждения, начали заполняться боевыми офицерами и небоевыми спецами–юристами — евреями. И вовсе не в доверии к ним было дело. Дело было в абсолютной зависимости этой публики от политуправлений: «Плен–то им, жидкам, не светит!» И зависимость эта привела к тому, что военюристы и оперативники евреи из кожи лезли вон, чтобы только удержаться на своих «блатных местах» — в трибуналах и особых отделах, — любой ценой удержаться! Цена же была известна: беспощадность к врагам! Враг тоже был известен: все тот же несчастный русский солдат, сперва преданный Сталиным и вынужденный отступать аж до Москвы, до Волги, до Кавказа. Потом предаваемый своими тоже Сталиным преданными командирами. Русский солдат, который только сам во всем и «виновен». Было ли это элементом дьявольского плана создания «Обвинительного заключения» всему советскому еврейству? Плана, включавшего сперва «массовое участие евреев» в русской смуте, потом в истреблении Романовых, дворянства, интеллигенции, крестьянства, казачества, наконец, в развязывании новой, Второй мировой войны? Так или иначе, но еврейство активно поучаствовало в реализации этого «плана». И поплатилось за это самым естественным образом. Чтобы узнать такое, «достаточно» было двух лет ночных поисков в бумагах комиссии Ивана Павловича Алексахина, готовящей в 1955–56 гг. реабилитацию… «незаконно репрессированных сотрудников аппаратов НКВД-МВД МГБ». Никакого труда не стоило выделить евреев из массы расстрелянных в 1948–53гг., в том числе, интересовавших меня тех же самарских чекистов. Все они в документах были на виду — тёплые ещё, со своими еврейскими фамилиями, именами и отчествами, /повторюсь: кроме тех, чья национальность спрятана была за псевдонимами и нееврейскими именами и отчествами/. О реабилитации вовсе уже бесчисленных жертв этих реабилитируемых палачей тогда речи еще не шло. Но нам–то, в том числе, отмотавшему 21 год на Колыме Ивану Павловичу, меньше всего нужно было «возвращение доброго имени» почти двадцати трём тысячам оперов, «исполненных» в «спецшкафах» расстрельных загонов под Самарою! Мы через «личные дела», наработанные ими, добирались и до имён и фамилий уничтоженных ими людей, ужасаясь их количеству и густоте среди «несчастных жертв» всё тех же мучителей и палачей. Убеждаясь при этом: казнённые–то — того стоили! И ещё и ещё раз вспоминая мудрое замечание моего отца: «человек, имеющий твердое представление о некоторых вещах, всё же приходит в ужас, когда непосредственно убеждается, что его представление соответствует действительности.»