Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

За горою дел, которых, в войну, невпроворот у директора завода, Шенкман внимания не обратил и на рапорт «какой–то» Волынской. Был он на имя Липилова, областного прокурора и наркома авиационной промышленности;. И посвящен был… «мучительной смерти сорока четырех мальчиков и семерых девочек, помещенных в «вагон–зак'е»… «Ида Исааковна Волынская «подключила» ФизИНСТИТУТ, Судмедэкспертизу областного уголовного розыска, и самого Микулина — авиаконструктора, с помощью которых установила «сумму децибелл, которые исторгают шесть авиационных двигателей, работающих, одновременно, в блоке». И доложила в рапорте, что «дети в вагоне–карцере намеренно убиты грохотом работавших на расстоянии трех метров от загона авиационных моторов»! И без рапорта Волынской никто не сомневался, что карцер у испытательных кабин как раз и рассчитывался его автором на такой эффект. Все же суть рапорта Волынской дошла, наконец, и до Шенкмана. Сперва он, само собою, сильно разгневался. Апеллировал к Микулину, своему главному конструктору. Но Александр Александрович не стал разговаривать с палачом — обратился напрямую «в верха». Пока суд да дело, Шенкман попытался уйти в тень: перестал лезть на люди, прикрыл буфет, отогнал с территории и передал лагерю «вагон–зак». Но все это уже не могло погасить ненависти. 12 мая 1942 года директорский «Дуглас» с Шенкманом на борту поднялся в воздух. Взял курс на Нижний Тагил; «Сбился в тумане с трассы». Свалился. Взорвался. И благополучно сгорел дотла…

— «Жид сгорел!!!» — Вопль вселенского ликования–проклятья пронесся впереди всех официальных сообщений по городам и весям Поволжья и Урала, где народ осведомлен был о художествах «Хромого беса». Никакие казенные «соболезнования» над свежей и пустой могилой Шенкмана, отныне и навсегда окрещённого «Безымянским палачом», не могли уже заглушить всеобщего всплеска радости зэков и вольняжек БЕЗЫМЯНСТРОЯ…

— «Есть, есть Ты на небе, Господь. Милосердный и Грозный!» — эти слова были тогда ключевыми во всех разговорах о сгоревшем самолёте… Во всех проклятьях «Безымянскому палачу»… А нам, «формально», еще не проклятым народом жидам?! Каково нам–то было существовать в ворвавшейся в нашу нежить буре вселенской злобы? А тут еще застигнутое врасплох руководство подлило масла в огонь, быстренько открыв в одном из заводских дворов: памятник «Хромому бесу» — все же, «друг Сталину был покойник!» Тотчас, на стенах цехов, на заборах площадок, на вагонах трамваев появились призывы: «Всех жидов — в костер народного гнева!» и «В огонь жидов!«… И тогда же, впервые, мы услышали: — «Зачем война?! Жидов спасать? Русских спасать надо от жидов! Война одним жидам нужна — не немцу же, трудяге из трудяг! Войну кончать и, вместе с немцем, жидов жечь всех, до единого!«… И услышали–то не от каких–нибудь люмпенов и «хулиганов» — услышали от добропорядочных русских интеллигентов.

… В декабре 1942 года двоюродный брат моего отца Мотик — в «миру Тимоти Соссен, корпусной генерал США — прибыл в Куйбышев с союзнической миссией. Заодно, он получил возможность увидеться со мною. Явился на Безымянку. Полюбовался на «лозунги–призывы» о жидах и огне. Молча, с рукою под козырек, вгляделся в бесконечные ряды штабелей… И сходу сообразил: провоцируют антисемитскую истерию вовсе не эти призывы–лозунги. И даже не впечатляющие масштабы построения страшных безымянских штабелей… Штабеля, — они, безусловно, «заводят» людскую массу. Несомненно, они — важнейший аргумент обвинения еврея Шенкмана и вместе с ним — как это «положено» — прочих евреев «в истреблении русского народа». Возможно, даже штабеля трупов способны в одночасье превратиться в мощнейший генератор событий по… окончательному решению еврейского вопроса в России. Все так. Однако, питают события, … как бы это точнее выразить, … специфические, что ли, физиономии окружавшей его, Мотика, толпы «красных командиров» в новых белых полушубках и в пронзительно воняющих — тоже новеньких — валенках… Он еще и еще проверяет себя. — «Но это немыслимо! Фантасмагорично! И впрямь, его сопровождала толпа, почти целиком состоявшая из евреев! И это приятно. Очень неприятно соседство — штабеля. Что еще более неприятно — откровенная демонстрация сопричастности этой бодрой толпы страшным сооружениям из мертвецов… Что отвратительнее всего, — рассказывал Мотик через 35 лет в своем доме под Бостоном, — это то, что приматы в белых шубах не понимали этого трагического обстоятельства — цены демонстрации сопричастности своей к убийству ЛЮДЕЙ! ЛЮДЕЙ!

Более того, все они не умели предвидеть сокрушающих последствий непонимания этого обстоятельства… Для меня, пусть еврея, но гражданина США, это было насмешкою над усилиями, моей страны сдержать немецкую армию. Во имя чего её сдерживать? Чтобы дать возможность окружавшей меня банде спасаемых Америкой евреев уничтожать русских?! И что прикажете делать в этой ситуации нам — народу Соединённых Штатов Америки?»

… Полтора столетия кропотливой деятельности потребовалось российскому еврейству, чтобы в самом сердце государства — в Поволжье — собрать самых деятельных, самых образованных и, безусловно, способнейших своих сынов и дочерей. В Приволжских городах — в «Лесах» и на «Горах» — возникли вопреки запретительной политике имперского истеблишмента первые независимые еврейские купеческие сообщества. Крупные банкирские конторы, через которые финансировались проекты развития Приволжских, Уральского и Сибирского регионов. Мощные компании, подготовившие расцвет отдалённых провинций Империи. Так, «Дома» Рохлиных — братьев Илии, Даниила и Артума — вели освоенческие дела финансиста и банкира Абеля Розенфельда, — инвестора Шустовской империи по разработке природного сырья на Северо—Востоке Сибири. «Дома» Танненбаумов — Семена и Григория — финансировали поиск минералов в Приполярном Урале. Они же создали и почти пятьдесят лет содержали Школы геологоразведки. «Дом» Межеричеров определял политику известной горной компании Коковина на Лене, Потапова на Вилюе, Басова в Охотске и Гижиге. Братья Граверманы — Макс, Леон и Шмуэль — жертвовали огромные по тому времени деньги на изыскания, как оказалось, самых экономичных и впоследствии осуществлённых трасс и сооружений Транссибирской железной дороги. Они же инвестировали серию приполярных — в Большеземельских Тундрах — исследований, в частности, базы мореходства в устье Енисея. Генрих Мазур и Лев Готлиб финансировали экспедиции в Горном Алтае по подготовке сооружения новых дорог, которые проводил Вячеслав Шишков, изыскивая оптимальный вариант Чуйского тракта. Леон Кац оплатил расходы Александра Васильевича Колчака в экспедиции Толля в 1899 – 1901 гг. Самуил Певзнер был спонсором Михайловского—Гарина, когда шло строительство КВЖД. Лев Гинзбург был финансистом и участником мерзлотных исследований на Прибайкальском участке ТРАНССИБА, осуществляемых Ливеровским. Готлиб Трумпельдорф, долгое время выполнявший обязанности казенного раввина маленькой Васюганской общины /состоявшей из ссыльных по делу «Народной Воли»/, с экспедицией Мамонтова побывал на Байкале. Прошел Ангарою от истока ее до устья. И внес в Правление Сибирского Банка предложение о сооружении в районе Братского острога большой гидроэлектрической станции, которая могла бы — одна — преобразить ныне дикий и безлюдный край…» Через 17 лет после окончания Готлибом дел в Иркутской губернии инженер Комингс оценил предложение Трумпельдорфа. Подтвердил «удивительную точность» его выбора. Еще через 22 года Шустов, пригласив с собою инженера Бертина, нашел створ, определенный Трумпельдорфом. И оба посчитали указанное в «Записке» Готлиба место «идеальным для гидростанции». Потом просчитывались иные варианты створов. Иные трассы дорог. А Братскую гидростанцию поставили именно там, где увидел ее Готлиб Трумпельдорф. Между прочим, все эти Трумпельдорфы /а именно так пишется их родовая фамилия — Трумпельдорф/ - тремя поколениями прежде Готлиба вышедшие из Саксонии — были людьми талантливыми, ищущими /не так деньги, как дело!/, настырными и храбрыми. Примером тому — судьба Иосифа Трумпельдорфа, маминого пациента Порт—Артурского госпиталя, ее «Манчжурского» брата — «веселого бандита!«… И героя Израиля…