Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

LIBERTY BELL,

Philadelphia, USA

O7/12/2002

* * *

Возвратимся, однако, на многострадальную землю Украины. И попробуем вспомнить, что происходило там в те же героические времена. А происходило там не что иное, как самое что ни на есть «обыкновенное» Шоа. Или Холокост. Кому как нравится. Проще — массовые, в прямом смысле слова ритуальные, сожжения живыми в собственных своих домах колонистов–меннонитов. Сожжения крестьян — немцев и голландцев по происхождению. Хлеборобов от Господа Бога, исправно кормивших страну и планету твердыми пшеницами. Опоры Государства, до сокрушившей империю отмены Александром II дарованной еще Алексеем Михайловичем предкам их привилегии не служить в армии, двести лет обеспечивавшей никем и никогда не оспариваемое первенство России в мировом хлебном экспорте. Всего–навсего.

Дело в том — и об этом следовало бы знать даже недоучившимся студентам, — что в основу их религиозной философии, базирующейся на неукоснительном соблюдении Божественных Заповедей, заложены два Основополагающих Закона. Один — Номоканон о Благословенном Труде, до сегодня поражающем воображение народов. Да что говорить: пять столетий правители европейских государств «в очереди стояли», чтобы приглашением их к себе разрешать с их помощью свои, казалось бы, в принципе неразрешимые экономические и политические проблемы. Другой — Номоканон о неукоснительном — прямом, четком, не допускающем никаких отклонений и компромиссов, — соблюдении заповеди: «Не убий!». Потому величайшим грехом — осквернением веры — считается у них не только мысль о нечаянной причастности к непредумышленной даже попытке лишения человека жизни, но одно лишь осознание самой возможности прикосновения к орудию насилия и убийства даже во имя защиты жизни близких, не говоря уже о собственной!

Редчайшее и, надо сказать, счастливейшее для нас с вами исключение — немец из меннонитов, хамиш — так называют их в США, — Дуайт Эйзенхауэр, вопреки воле родителей и требованиям их веры ставший генералом, возглавивший войска союзников в Европе и руководивший разгромом нацистской Германии.

И вот, на их несчастье, большевики спровоцировали и развязали гражданскую войну. Тут же потребовались солдаты. Разложенная большевистской же агитацией вооруженная солдатская масса, снявшаяся с фронтов и рвущаяся домой, по новой воевать не хотела — вдосталь хватило бессмысленной мировой бойни. Попытка загнать ее в формирующуюся красную армию силовым нахрапом обольшевиченного матросского люмпена привела к массовым крестьянским восстаниям. Узурпаторам, отлично сознававшим, что упусти они хоть на короткое время захваченную власть, обманутый ими народ порвет их в клочья, необходимо было в этой волне отчаянного и жесточайшего вооруженного народного сопротивления во что бы то ни стало найти слабое звено, с прорыва которого можно было, переломив ситуацию, начинать всеобщую экзекуцию. И оно, звено это, казалось бы, нашлось — безоружные, в принципе отвергающие возможность с их стороны в любой форме сопротивление насилию власти, меннониты–колонисты, поселения которых разбросаны были по всей Украине. Но Троцкий и тут просчитался. Красной тряпкой полыхнул перед кровью налитыми глазами его — всесильного предводителя красных убийц — отказ «каких–то паршивых сектантов» от мобилизации в ЕГО армию! В представлении упивавшегося властью комиссарствующего эпилептика было это «немыслимым, а потому недопустимым, требующим немедленной реакции и примерного наказания контрреволюционным саботажем, разлагающим мелкобуржуазные крестьянские массы, объявлением войны мировому пролетариату!» и лично ЕМУ — самому председателю реввоенсовета республики, во что бы то ни стало тщившемуся загнать «под знамена мировой революции» все, подчистую, мужское население страны. Но не помогали, не приводили ни к чему ни многочасовые, с подножек мотавшихся по Украине его бронепоездов, кампания, которыми он сперва призывал, потом угрожал и, наконец, извещал о карах, что будут всенепременно обрушены им на ослушников, ни тут же следовавшие массовые «показательные аресты и расстрелы заложников» — сперва глав семей и стариков, а затем и молодых — из потенциальных рекрутов.

Колонисты не повиновались.

Сопротивляться «Богоданной» власти силой заказано было им верой. И они — святая простота — запирались от сатанинского наваждения в своих неприступных, по их европейским понятиям, крепостях — в домах своих.

Вот тогда–то по Украине и заполыхали показательным огнем фермерские хутора — фольварки и колонистские дворы, где «засела контра!» — в большинстве своем старики, женщины и дети — по 15–20 ребятишек в каждой семье! Евангелисты — они же контрацептивами не баловались! Россказням об их нарочитом самосожжении, на манер постниконианских староверов петровского времени, распускаемым политотделами, никто не верил: евангелисты же — рук на себя наложить они не могли!

Только в 1922 (?) году, спохватившись (а может, и ужаснувшись, — очень хочется верить!), Ленин — все же деятель, обремененный университетским образованием, юрист какой–никакой, — догадался после страшных слухов о массовых сожжениях людей заглянуть в статью «Меннониты» энциклопедии Брокгауза и Ефрона. И подписать распоряжение об освобождении их «по их убеждениям» от воинской повинности (чего в том же документе лишил даже толстовцев! — отомстил–таки мертвому «зеркалу русской революции»!).

К сожалению (так, кажется, в обосравшемся приличном обществе принято восклицать «сокрушенно» при упоминании об очередном, им же организуемом, конфузе?), к сожалению, ленинское решение роковым образом опоздало. И след в истории роковым же образом сохранился во всем своем мерзопакостном великолепии. Наш след. Снова наш.

«Надо же такому случиться» — но все, или почти все, коменданты Мариупольских и Одесских ЧК и ЧОН, лично руководившие «акциями огненного устрашения» в немецко–меннонитских колониях Левобережья и на Юго—Западе Украины, где по бесконечным шляхам двигался обоз моих свидетелей, оказались «из наших». Что, конечно же, вполне объяснимо и даже оправдываемо значительным преобладанием еврейского населения в этой российской провинции — в «бывшей черте оседлости».

Так или иначе, но достоянием европейских политиков стали «подорожные документы» тех самых армейских обозников, в нашем случае Мартина Тринкмана и Отто Кринке. За шесть военных лет исколесили они со своими товарищами всю украинскую (и не только украинскую) глубинку. И в находившихся постоянно при них документах, разрешающих и контролирующих перемещения каждого, персонально, из пункта в пункт, все до единого подлинные комендантские реквизиты и подписи, без лишней скромности учинявшиеся ими на всех бумагах и подтверждавшиеся одновременно проставлявшимися на них факсимильными штампами и гербовыми печатями отделов и отделений украинских ЧК и ЧОН, принадлежали евреям. И только евреям.