Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

Ты дослушай!..»

А мы баюкаем внучат

И ходим на собрания,

И голоса у нас звучат

Всё чище и сопраннее!

…И только порой под сердцем

Кольнет тоскливо и гневно –

Уходит наш поезд в Освенцим,

Наш поезд уходит в Освенцим

Сегодня и ежедневно!..

Александр Галич

При таком раскладе не стыдно и голову преклонить в раскаянии. Пусть в запоздалом. Но, желательно, в искреннем, когда сами мы инициаторы «встречного пала», а не схваченные за руку.

Позволю себе аналогию, возможно, и не вовсе корректную, но показательную — неожиданное для мира, тем более для россиян, да и для меня тоже, — раскаяние народа России перед народом Финляндии за зло, которое в ленинско–сталинскую эпоху чинила большевистская власть маленькой северной стране. Разве ж цветы к подножию памятника Карлу Густаву Маннергейму, положенные президентом России 3 сентября 2001 года, не знак покаяния (и примирения тоже) после трех — за 26 лет — кровавых попыток, пусть сорванных этим Великим Человеком, растоптать свободу и независимость его родины? Да, жест Путина — это, прежде всего, знак благодарности маршалу, не позволившему Гитлеру войти в Ленинград, в город, родной не только будущему русскому президенту, но и бывшему русскому генералу, символ его полувековой жизни в России. Так или иначе, но это — поступок. Пример, достойный подражания.

Неужели и мы не способны на такое?

Неужели пример России ничего для нас не значит? Не верю!

Ведь представить только, что мы опоздаем, и, «в натури», откроются в России ВСЕ архивы! На всеобщее обозрение! Тогда — судя по особости любви к нам хоть и той же Европы, да и нашего верного заокеанского союзника и благодетеля, — может случиться, что, как и несчастных Шарона с Пересом, и из нас многих, кто вовремя не успеет обзавестись ксивою о кончине, потянут к очередному Высокому «международному» суду. Давность–то — она больше, оказывается, не проходит. И не пройдет, если снова за наш счет необходимо будет ублажить очередных борцов за свободу и независимость очередных конвенциональных террористов! И самое при таком раскладе пакостное — для меня во всяком случае, — что вот уже тогда–то жулье наше, из века в век убеждающее нас по родному, что «все мы отродяся, из–за нашего еврейства, во всем виноватые, и потому право имеем творить, что вздумается, — так и так отвечать», возликует законно! И снова все мы — ни в чем, в принципе, не повинный народ — сполна, в Новом Большом Погроме, ответим за наше неуемное ворье и за наших родных мерзавцев.

Потому лучше добровольно. И уже затем, по–людски, разрешить не такую уж и неразрешимую проблему с сохранением и обустройством захоронений. Всех захоронений. Всех! Не только наших, но и нами инициированных. К слову, с капитальным обозначением «особых», оставшихся в брошенных нами местах, где нас долго еще будут помнить (это нам только кажется, что нас уже забыли!), и, говоря мягко, долго будут еще уважать, а любить — тем более, можно и повременить. Мы как–то забываем, что есть теперь у нас, слава Богу, собственная, СВОЯ — и даже Святая -ЗЕМЛЯ. СВОЕ государство. И если мы решим, что «всем миром» проблема где–то не разрешается, памятные знаки о дорогих нам людях и событиях можно — и нужно — поставить в этом своем государстве. Где нам доживать. Где жить и где строить его детям нашим и внукам. И если, несмотря на все наши усилия, мы все–таки ЕГО сохраним — сохраним тогда и Памятные Знаки. Память. А с ними честь и порядочность, факторы немаловажные, которых нам подчас так мучительно недостает.

Выбрасывать же на ветер чужие деньги (именно чужие: мы же без фондов делать ничего не станем — безвозмездные труженики–общественники) и растрачивать попусту нечто более дорогое — собственные нервы и собственное время на организацию дорогостоящих мемориалов в местах, где нас стойко ненавидят и где всеобязательно будут глумиться над нашими святынями и сладострастно их разрушать, — есть ли в том резон? Ненависть — она ведь не предмет дискуссий. Она в подкорке и потому надолго…

И еще. Есть резон помнить, что помимо нас жили и живут на Земле люди, претерпевшие лиха не меньше нашего и терпеть его продолжающие. Потому, подсчитывая собственные утраты и итожа собственное горе, следует быть скромнее. А напоминая миру о пережитых страданиях, пытаться хоть как–то соотносить их с масштабами потерь оппонентов, в том числе происшедших, напоминаю, не без наших героических усилий. Мы — на виду у планеты всей!

Помнить нужно и о том, что очень скромные факты и цифры, мною названные, — они лишь только малая частица цифр и фактов устрашающих. Они давно на слуху, озвученные в 1986–1995 годах российским, и не только, телевидением и радио. Они опубликованы там. Здесь тоже. Пусть пока частично. Пусть фрагментарно. Забывать о них грех. Да и кто позволит нам их забыть.

(Еженедельное праздничное Литературное приложение ЕВРЕЙСКИЙ КАМЕРТОН. К ежедневному русскоязычному официозу НОВОСТИ НЕДЕЛИ. Телль Авив.

Статья: А ТЫ ДОСЛУШАЙ, БОГ, ТЫ ДОСЛУШАЙ!

28 февраля, продолжение 7 марта 2002 г.)

…Вал телефонных угроз, — рухнув на нас тотчас после выхода в свет журнала «РОДИНА» с «Последним свидетелем» (7/1990), — так и не затихал. Усилился он выступлениями в нём популярных российских, военных в том числе, историков и в особенности публикацией интервью с главным редактором ДОЛМАТОВЫМ великого европейского журналиста МОНТАНЕЛЛИ. Ну и с нарочито назойливыми повторениями скандального сюжета по теле- и радиопрограммам. Угрозы одновременно приходили и почтой. Занятным было лишь то, что параллельно злобным анонимкам с обещаниями «разобраться» и замочить автора за раскрытие в Последнем свидетеле одной из множества шокирующих квасных русских патриотов тайных встреч Parteigenosse Сталина с Гитлером.

Конечно, силу набирал и поток писем читателей других моих опусов. И последнего из них «Волчина» (НАУКА И ЖИЗНЬ, 4/1990) о моём действительно счастливом житии вдвоем со зверем в удивительно прекрасной и издревле свободной от охлоса Приенисейской горной тайге. Популярнейший этот московский журнал, выходивший тогда немыслимым (2,5 млн.!) тиражом, вот уже 30 лет публиковал и мои «Сибирские рассказы» (по началу написанные в каторжном лагере и в редакцию отсылаемые добрыми людьми). И никакие жалкие ручьи пасквильных писулек не могли пересилить текущих в наш и без того наполненный корреспонденцией дом потоков писем нормальных россиян, благодарных мне хотя бы только за мироносность моих повествований.

Конечно же, после 4–х воистину страшных вечерних, — одной за другой, — радиопередач о «Бакинском этапе» (Радио РОССИЯ, 21–24 декабря того же 1990 г.), коих начало приурочено было покойным инициатором передач Иваном Павловичем Алексахиным к тезоименитству незабвенного палача народов, что–то изменилось. И наряду с угрожающими монологами уже и официальных учреждений с теми же погромными звонками и матерщиною по почте начали приходить письма, которые иначе как защитительными, поддерживающими нас не назвать.