Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

К слову, автор — участник случившегося весной 1970 года, через полвека после упомянутых событий, официального приема преподобного Мартина Тринкмана, бывшего обозника, а до того австрийского военного пилота, потерпевшего аварию и в 1915 году, уже в русском плену ставшего одноруким инвалидом, — располагает после той встречи фамилиями, именами и отчествами героев–комендантов и, конечно же, названиями сожженных ими колоний.

И вот на дворе начало третьего тысячелетия. Давно стерты с карт названия сгоревших колоний и имена сожженных в них мучеников. Еще в 1926 году, усилиями и авторитетом армейского хирурга и участницы войн начала века доктора Стаси Фанни Лизетты ван Менк, часть — чуть более шести тысяч — колонистов–меннонитов, в Первую мировую и в гражданскую безвозмездно выполнявших самую тяжелую и опасную работу в лазаретах и тифозных бараках волынских ее госпиталей, вырвалась на волю — на Запад. В США. Большинство же, в конце 20–х, угнано было в Сибирь, а часть — в коллективизацию — на Север. Те, кто выжил чудом после этих диких экзекуций, изведены были окончательно в Большую войну.

После множества встреч и бесед со мною, своею смертью, счастливец, умрет в Сибири в восьмидесятых годах Отто Юлиусович Кринке. Начав четырнадцатилетним мальчишкой свою обозную Одиссею по дорогам войны, будет он в 1929 году навечно сослан за Ангару. Дико, но в по–молодому ясных, а когда рассказывал он об аутодафе в Украине у себя — в мертвевших глазах его видел я выжженные навсегда изображения огненных сполохов. На вопрос: часом не снятся ли ему горящие люди, он, помедлив, ответил: каждую ночь.

Донести страшное известие до мира людей самому ему тогда не довелось. Зато товарищ его Тринкман — «человек с плазами всех святых» — на нашу с вами беду, оказался удачливей. Возвратясь с поляками в Европу, обратился он, волей Провидения, напрямую к приятелю линцского детства, а тогда, в роковой мартовский вечер 1921 года, уже редактору немецкой газеты «Фёлькишер Беобахтер» и председателю стремительно набиравшей силу национальной партии Германии.

Нужный Человек, Мартин Тринкман, оказался в нужное время в нужном месте.

Реакция на измочаленные по карманам и торбам «Бумаги» его, густо испещренные еврейскими подписями и жирно запятнанные комиссарскими штампами и печатями, была однозначной и, как впоследствии оказалось, апокалиптически страшной.

— Вот же когда колокол по вас прозвонил, — бросил мне в 1970 году мало сказать не многословный Мартин. — Не услышали. Нет… А бумаги–то мои Он потом к фоткам поклал, где эти пожары….

«Он» — Гитлер.

Свидетельство Тринкмана превратилось в «чеку, выдернутую из гранаты немецкого юдофобства», — так оценит реакцию на них будущего фюрера генерал Павел Миронович Синеокий, разведчик, некогда заместитель Федюнинского, а потом, после войны, начальник Главка боевой подготовки войск МО. Специалист, между прочим, по немецкому вождю.

Правду об огненных ритуальных большевистских казнях выплеснула в физиономию благополучному человечеству и «Доктор Фанни» — Стаси Фанни Лизета ван Менк, тоже очевидец Холокоста (или Шоа) немецких колонистов, с мужем своим приглашенная в 1923 году в Германию. Она знала, чем для семьи, и для нее самой, обернется открытое свидетельство ее о сожжении меннонитов. Но, не задумываясь, исполнила свой человеческий долг (В. Д. «Густав и Катерина», Шимвун. Япония. 1991 г.; В. Д. «Доктор Фанни, или Судьба еврейки в России. Отрывок из повествования «Площадь Разгуляй». «В кругу друзей», бюллетень русского клуба АМХА № 8/2000 и № 9/2000, Иерусалим).

По аресту родителей моих в 1929 году мест Холокоста или Шоа меннонитов никто больше не посещал и отметин не восстанавливал. А их, мест этих, где происходили массовые сожжения живых людей, было более ста семидесяти! Это — без многих сотен, а может, тысяч сожженных отдельно стоявших фольварков и хуторов. В шестидесятых годах, поставив памятники моим мстиславльским мученикам и начав собственный «украинский» поиск, сам я их — из известных мне — уже не нашел.. Их не стало. Их больше нет. Они «стерты временем» и трусливым, чтобы замести следы, и уйти от ответа, переименованием названий. Как после революций за массовым бегством нашим от старых погостов давно стерлись и исчезли могилы наших предков, могилы дедов. Как сотрутся вскоре и брошенные нами совсем недавно, и тоже по собственной воле, на глумление и нарушение могилы матерей и отцов.

Подсчитать бы, какое число «памятных знаков» с оставленных нами не считанных диабазо–мраморных «клондайков» обрело уже и еще обретет новых счастливых владельцев. И сколько уже их «заросло кустарником, лесом, превращено в огороды, пастбища, а порой в отхожие места…».

Если прикинуть — куда как более тех украинских «шестисот».

Их что, будем брать в расчет? Или вид сделаем, что не было их никогда?

Играем–то — и долго играем — все в ту же старую игру: «А мы просо сеяли!» А его вытаптывают — успевай только пересеивать!

«Успевай! " Легко сказать…

Кто знает, но, быть может, есть резон хотя бы на время оставить игры в нашу порядком приевшуюся «особостъ»? И, умерив не очень понятную в нашем–то положении спесь, попробовать — как давным–давно сделали это все те же меннониты США и Европы, вместе с другими народами–жертвами, и не только, — обратиться опять же не к избранной, а — хочется верить — к не утерянной еще окончательно некоей «всеобщей совести»? В ту же, черт бы ее побрал, ООН, которая, может быть, только на похоронное обслуживание граждан членов своих и способна. Обратиться, естественно, по такому случаю, покаявшись предварительно за самими нами содеянное зло перед хотя бы собственной совестью, если она тоже еще наличествует. Да, да, покаявшись, как это прилюдно, перед всем миром, по отношению к нам сделали другие. Тоже не сильно того хотя.

Искренне, нет ли — но сделали. А поза наша: «губа сковородником» — она уже не проходит. Мы ее несколько затянули.

Пришла и наша очередь повиниться. Притом под «прикрытием» не нищей и не защищенной ничем и никем гипотетической общины, зависящей от каждого городового, а под Сенью Десницы не самой слабой и не самой малой Армейской Силы, обладающей, кстати сказать, Оружием Возмездия, в случае чего, и уже сумевшей блистательно себя проявить. За Щитом Государства, тоже не самого бедного. За которым пока гарантом сами США, пока еще гарантом, хотя нами немало сделано, чтобы и им надоело и они отвернулись.

…А пронзительный ветер -

предвестник зимы –

Дует в двери капеллы Святого Фомы,

И поет орган, что всему итог –

Это вечный сон, это тлен и прах!

«Но не кощунствуй, Бах», — говорит Бог.

«А ты дослушай, Бог, — говорит Бах, —