Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

Москва: звонким скандальным голосом наша советская телефонистка, по–видимому, с большим профессиональным вниманием отслушав наш длинный диалог, выдала победительно, будто это ее заслуга:

— Ваш–то японец, абонент, — знаете на сколько он за семь часов

сорок две минуты наговорил?! На одиннадцать тыщ семьсот шестьдесят шесть долларов он наговорил! И то потому, что по льготному. Это — на три ваших поездки в Японию к нему. А вы, мудило, выпендриваетесь еще. Ваньку валяете. Рокфеллера из себя строите: «за свой счет, за свой счет!«… Тьфу на вас!

Что–то она еще сказала — очень личное и потому не для печати…

Отключился и магнитофон в кабинете посла, попрощавшегося со мной задолго до окончании разговора. Секретарь, упаковывая дюжины полторы кассет с нашим диалогом тоже похвалился:

— О, многоуважаемый господин Додин–сан! Записи вашего с многоуважаемым господином Ибуки–сан разговора — отличного качества: ваше многоуважаемое Кей—Гей-Бей прекрасно обслуживает межгосударственный канал секретной связи многоуважаемого господина Императорского посла!

Уже на следующий день ко мне по телефону из Филадельфии, США, обратился Президент Института достижений потенциальных возможностей человека Гленн Доуман. И сразу после него, будто сговорясь, но уже отсюда, из Москвы — главный редактор издательства «Знание» по педагогике Ольга Гдальевна Свердлова. Оба с аналогичными просьбами: срочно прислать им «известные материалы» для совместного с господином Ибуки их издания. Воспользовавшись еще раз любезностью посла, я тут же подготовил и отправил рукописи своей части книжки в Токио и в Филадельфию, а в Москве отнес Свердловой.

… Книжку «Педагогический факультет» издательства «Знание» уже за 1991 год с очерками Масаро Ибуки «ПОСЛЕ ТРЕХ ЛЕТ УЖЕ ПОЗДНО» и своим рассказом «О ВОСПИТАНИИ ДЕТЕЙ В АМЕРИКАНСКОЙ СЕМЬЕ» мне в Иерусалим переслал сын. Чуть позднее Масару Ибуки переправил мне издание японское. А потом пришла книжка из США. Только как и японская великолепно выполненная!

Из реквизита московского и филадельфийского издательств узнал, что мой соавтор Масару Ибуки — он же и мой собеседник, — брат моего «кровного брата» Тому–сан, и Президент «… всемирно известной японской фирмы СОНИ» — одно и то же лицо.

Телефонистка–то московская, выходит, как в воду глядела, квалифицированно оценив автора этих правдивых строк.

2–го октября 1991 года Масаро Ибуки обнял меня в Нарита прямо в «хоботе» Боинга 747, с минуту назад приземлившегося в Токио.

* * *

Понапрасну злясь на японцев за их недогадливость, забыв, что отказал самому Масару Ибуки в оплате поездки, кружусь теперь у разбитого корыта несбыточных надежд найти деньги на свое путешествие здесь, в Израиле. Знаю теперь, что не найду. И вовсе не потому, что я «один из тех, чей приезд знаменует конец господства сталинской идеологии». Хотя, конечно, и это обстоятельство следует учитывать. Просто общество, в которое депортирован, специфично. Разузнав обо мне и Нине — Н и н е О т-т о в н е (!) — оно, изобразив на час «мировую скорбь» по нашим нелепым судьбам (Как же так!? Зачем сюда к нам в Левант а не в Европу, в Германию?!) стало обрывать наш телефон с… требованием(!) немедленно стать гарантами их деятельности в местных и японских (!) банках. Иными словами, попробовало загнать нас в заложники своих гешефтов. Почему? По какой причине? Дальше — больше. Местного расплода банкиры, — дружно приглашая к себе «на орешки с Фантой» — наперебой начали нас учить, как нужно в Японии «ухватить доллары!». Много долларов! Миллионы долларов! Конечно же под их, угощателей орешками, проекты, которым мы, естественно, станем гарантами! Суть «проектов» не разъяснялась при этом. Как пресекались тут же все без исключений мои попытки перевести на знакомые языки тексты настойчиво подсовываемых мне на подпись проектов контрактов. По–русски при этом звучала одна единственная фраза: «проставьте номер теудат–зеута!». «Номер теудат–зеута проставьте!«…

«Жомини, да Жомини, а о водке ни полслова!».

Приглашает директор и м е н и т е й ш е г о банка Израиля. Предлагает «прозондировать возможность одного о г р о м н о г о н а ч и н а н и я». Все — как в Грузии в преддверии мошеннической операции: все, все только огромно, только на мировом уровне и только с замечательным концом! Слушаю внимательно его обволакивающе–усыпляющее идишское говорение на смеси польского со жмеринским. Все округло. Как живот у собеседника. Как его пальцы–сардельки, щупающие оценивающе рукав моего пиджака…

Говорю ему:

— Если поеду, осмотрюсь, попытаюсь заинтересовать моих друзей Но если вы разъясните мне, что им предлагаете…

— Конечно, конечно, — перебивает он… — Осмотритесь. И — вперед! Вы же обаятельный человек. (И вновь на идиш — оказалось, знает идиш, но скрывает!): Вы вызываете у собеседника большую симпатию, — это я в а м г о в о р у! Потом это ваше реноме в Японии. Ихний посол рассказывал, как вас там ждут! Это же колоссально!

— Прошу вас: поясните, что вы предлагаете моим японским друзьям? — несколько раз настойчиво повторяю вопрос. Он будто его не слышит. Не понимает, что хамит. Не догадывается, что накажу его за это.

Возможно, из озорства и чтобы еще раз убедиься в его наглом жлобстве, киваю на стопу отлично изданных иллюстрированных альбомов на английском «Святая Земля», громоздящуюся на углу столешницы.

— Вот, — говорю, наблюдая за ним, — вот, если бы я взял с собою и подарил вашим потенциальным партнерам по бизнесу с десяток таких вот книжиц! С вашими подписями с посвящением японцам на их титульных листах. Недурна бы была вот такая вот оригинальная Ваша «визитная карточка» — заявка на добрые отношения, а? Право, недурна!

— Да… Да… Конечно…

В мгновенно потухших его глазах — испуг. Пальцы–сардельки замерли на моем рукаве. Он явно парализован. Растерян. И злобствует! Из–за чего? Из–за страха… «потерять» каких–нибудь тысычу — тысячу двести шкалим?! И это директор «именитейшего» банка? Да он жлоб мелкий и крохобор. Понимает: преподнеся через меня эти альбомы, выиграет в будущем большие зеленые. Но… как теперь вот расстаться с тысячью шекелей?

Вдруг его «озаряет» нечто! Он улыбается, что–то скороговоркой нашептывает влетевшей секретарше. Она исчезает. А я все пытаюсь «докопаться» до его психологии. Конечно, он вор, он окружен ворами. И так вот просто отдать в руки незнакомого человека тысячу кровных шкалим?… Но в лагерях Гулага знал я множество воров. И…ни одного отчаянного такого крохобора… Этот же ещё читает, падла, местные газеты! Он пригласил меня, убедившись стократно, кто я есть!… С бумагою в руке возвращается секретарша. Он хватает лист. Вчитывается.