Александр Севастьянов - Российское искусство новейшего времени

Присмиревшее после декабрьского поражения дворянское общество не враз, однако, сподобилось пушкинской премудрости и долго еще изживало «романтические бредни». И даже, вопреки естественному хронологическому развитию, было озарено пришедшим после Пушкина гением-романтиком Лермонтовым. Впрочем, о том, что Пушкин далеко, по своей гениальности, обогнал свое время, разойдясь с современниками, уже говорилось выше.

Однако со временем правнуки тех дворян, что при Петре I «ломили стеною», сокрушая боярство и церковь, отвоевывая для своей России жизненное пространство, подминая под себя крестьян и заставляя служить себе разночинцев, – пережили и отвергли индивидуалистический романтизм с его неконструктивной позицией. Наследственный сословный опыт научил их прямому и простому взгляду на действительность. Стремление вмешиваться в жизнь, «делать», а то и «переделывать» ее, уступило желанию для начала в ней разобраться. (Желание, появляющееся у нас, увы, ближе к закату и красноречиво о закате свидетельствующее.) А разобравшись – принять и полюбить. Приятие жизни, любовь к ней и жадное стремление понять ее – разве не в этом доминанта творчества так называемых реалистов? И разве могут похвастаться этим их предшественники?

…А между тем на смену дворянству, постепенно, но неуклонно теряющему лидерство в политике и культуре, поспевали иные общественные силы. И если одной публике – наследнице традиций – были еще любы Пушкин, Тургенев и Толстой, то выросла уже и другая публика – ценительница Некрасова, Писарева, Чернышевского и Добролюбова в литературе, а в искусстве – передвижников («дидактический реализм»). У этой публики, буржуазной по сути и разночинско-крестьянской по происхождению, деятели дворянской культуры вообще вызывали приступ желчеотделения. Чувство было вполне взаимным: Тургенев и Толстой, не иначе именовавшие Чернышевского, как «клоповоняющим господином», прекратили из-за этих «новеньких» сотрудничество с некрасовским «Современником». Что не помешало журналу сделаться кумиром «демократической» молодежи: его аудитория росла и крепла. Освобождение крестьян, забившее вчерашними землепашцами и скотоводами залы институтов и университетов (в технических вузах крестьянские дети составляли в начале ХХ века уже 56% студентов), обеспечило новому идеологическому и эстетическому движению мощную социальную базу.

Не буду останавливаться на подробном анализе сочинений шестидесятников, стремившихся и самый эгоизм сделать «разумным». Эти господа ничего не хотели «понять» (они и так «все поняли»), ничего не могли «принять» и никак не хотели полюбить жизнь, как она есть. Но должен заметить, что типологически их воззрения ничем не отличались от херасковских, сумароковских, хотя вряд ли сии славные мужи согласились бы сидеть за одним столом с «клоповоняющими» поповичами. И те, и другие выражали один и тот же этап исторического пути разных классов: подъем дворянской интеллигенции в первом и разночинско-буржуазной во втором случае. И делали это примерно одинаково.

Буржуазное общество, просуществовавшее в России до 1917 г., вербовало, в силу природной своей открытости, интеллигенцию изо всех слоев населения, не брезгуя ни крестьянином, ни разночинцем, ни обедневшим дворянином. А начиная с определенного момента, когда буржуазия как таковая чуть-чуть встала на ноги, она и сама выставила рекрутов в сей славный строй: Чехов, Брюсов, Мандельштам, Горький и мн. др. тому примером. По мере развития новой общественной ситуации, по мере укрепления материальной базы «буржуазной интеллигенции», идеалы шестидесятников встречали все большее сопротивление. Дети обеспеченных родителей – промышленников и купцов, университетской профессуры, зажиточных крестьян, недоразорившегося дворянства – были уже слишком мало озабочены задачами выживания и классовой борьбы, слишком утончены и образованы, чтобы не взбунтоваться против породившего их антифеодального демократического движения. Кусая грудь своей буржуазной кормилицы, они отгораживались от нелюбимой ими реальной жизни, в точности повторяя «подвиг» романтиков первой трети XIX в., а порой доходя и до самоубийственного революционного романтизма, как это сделали Брюсов, Блок, Бальмонт…

Как уже говорилось, появление реалистов «второго призыва» – Бунина, Чехова, Куприна и других – свидетельствовало о том, что новый цикл замкнулся. И в недрах этого цикла уже зрело и прорывалось порой (например, «Матерью» Горького) наружу очередное издание классицизма – «соцреализм». Потому что уже созрела новая аудитория, рвущаяся к господству и требующая идеалов единства, подчинения общему делу, долга и разума – вездесущая и всепроникающая бюрократия, дочь всего народа. Великая Октябрьская феодально-бюрократическая контрреволюция 1917 года, отреагировавшая на достижения буржуазно-демократического Февраля и опрокинувшая их все без исключения, выдвинула эту аудиторию на авансцену истории. Бюрократическая структура недаром стала всеобщим принципом организации жизни, а бюрократическая карьера – мерилом творческих заслуг.

Новый строй, разгромив старую интеллигенцию, стал формировать свою собственную на максимально широкой народной базе. В результате люди умственного труда, составлявшие в начале века менее 3% населения, сегодня составляют почти 30%. Однако наследственной интеллектуальной элиты правящий слой не создал, действуя, в отличие от предшественников, прямо противоположным способом: повышая социальный ранг угодной ему умственной элиты и борясь всеми способами с неугодной. Неудивительно, что именно эта неугодная часть интеллигенции, либо ее потомки, превратились в борцов против всего «социалистического» в политике, литературе и искусстве. Конфликт был обусловлен прежде всего тем, что сама индивидуалистическая природа интеллигента толкала его на противостояние народу и власти, плотью от плоти которых он был. Советская власть выражала чаяния, иллюзии и комплексы двухсотмиллионного коллектива, во имя чего и давила всякое интеллигентское противостояние. Но по мере того, как железная хватка уверенных в себе победителей слабела, на смену «соцреалистическому классицизму» шел «соцреалистический сентиментализм» (например, Э. Асадов, М. Анчаров, В. Тушнова и др.), «соцреалистический романтизм» (Е. Евтушенко, В. Аксенов, А. Вознесенский и др.) и, наконец, завершая очередной цикл, «соцреалистический реализм» (А. Солженицын, Г. Владимов, Ю. Трифонов и др.).

Между тем, в СССР подспудно выросла народная буржуазия и народная буржуазная интеллигенция. Со сменой режима в 1991 году они вышли на авансцену истории. И все началось сначала…