Владимир Орлов - Крик птицы

За шесть прошедших лет ободранный мулявинским «Мерседесом» ствол дерева заплыл смолой.

В архивном «Деле» хранится и заключение токсикологической лаборатории за № 5350 от 15 мая 2002 года.

КОНСТАНТИН ЯНУШКО: В крови Мулявина обнаружено 1,06 про­милле этилового алкоголя — в материалах дела есть справка. Это выше одного промилле, что считается «среднее» согласно медицинским по­казаниям... (Пауза, улыбка) Радовница.

Борис Крепак в беседе спросил, какой его любимый цвет?

ГОЛОС В. МУЛЯВИНА: «Зелёный. Я же — автомобилист».

Следствие пытается всё же дознаться, почему Мулявин так неадек­ватно вёл себя средь бела дня на прекрасно знакомой ему сухой дороге. «Освидетельствуемый в сознании, лежит в постели, активные движе­ния в верхних и нижних конечностях отсутствуют, на вопросы отвечает замедленно, в собственной личности ориентируется, но путает даты — убеждён, что ДТП произошло 6 мая около 15.00: пошёл на обгон, но из-за встречных автомобилей вынужден был свернуть на левую обо­чину, дальнейших событий не помнит».

И вот «Заключение экспертно-криминалистического центра. «14 мая 2002 года в 12 часов 30 минут на 25-м километре автодороги Коло­дищи — Заславль вблизи деревни Лапоровичи Минского района води­тель Мулявин В.Г., управляя автомобилем «Мерседес-Бенц-420», гос­номер 01-54 РН не справился с управлением, допустил занос, выехал в правый по ходу движения кювет, совершил наезд на придорожное де­рево и опрокинулся. В результате ДТП водитель вышеуказанной авто­машины получил телесные повреждения. «Мерседес» находится в пра­вом по ходу движения в сторону деревни Колодищи кювете под углом к проезжей части — смотри схему ДТП».

Смотрим, снимаем: чёткая схема, сухой протокол...

А ведь на 25-м километре в кювете валялось не просто смятое железо, где «отсутствовало жизненное пространство». Там — эпоха, там слава нашей эстрады.

***

Вывод судебно-медицинского эксперта: «Характер телесных повреж­дений свидетельствует о том, что все они относятся к категории тяжких телесных повреждений, по признаку опасности для жизни».

Эту опасность суждено было предотвратить единственному, кто мог это сделать: чёткому, подтянутому, немногословному профессору Вороновичу.

ИОСИФ ВОРОНОВИЧ: При патологии позвоночника, в том числе при повреждениях и различных деформациях, в те времена больше ни у кого не было такого большого опыта, как у меня. Я считался основоположником развития хирургии позвоночника в Беларусии. 14 мая 2002 года, вечером, уже после работы позвонил мне главный врач нашей клиники. Прислали машину, я приехал. Я посмотрел Мулявина — он в тяжелей­шем состоянии: полностью отсутствие всех видов движений нижних конечностей, и кисти тоже не двигались. Хотя плечевой пояс — тут он немножко двигал. Он уже был в сознании. Мне показали все рентгено­граммы, и там было видно: перелом-вывих 6-го, 7-го шейных позвон­ков, причём смещение, они друг за друга зашли. Поэтому произошло сдавливание спинного мозга. Поэтому надо было приступить к срочной операции. Я побеседовал с больным, он оценил ситуацию, несмотря на тяжёлое состояние, дал согласие на операцию.

***

...Борис Крепак когда-то спросил при включённом магнитофоне:

— Если бы не был музыкантом, кем хотел бы стать?

ГОЛОС В. МУЛЯВИНА: «Только доктором. Мечта: видеть себя в белом халате. Я просто преклоняюсь перед людьми в белых халатах».

ИГОРЬ СВЕЧКИН: Все ребята были в больнице, рядом. Нас, конечно, не пускали, мы у окон сидели, смотрели, выпытывали: что с ним, как?

ЛЕОНИД БОРТКЕВИЧ: Мы стояли там на первом этаже, даже было видно в окно. Стояли, дежурили: как пройдёт эта вся операция. Сказали: страшная сильная травма, переломы и — недвижимость, а для Володи это было очень страшно! Он такой зажигательный, такой спортивный.

ТАТЬЯНА ТАШКЕВИЧ: Я звоню: «Лёня Борткевич, скажи правду: что говорят врачи?» Володя же сделал Лёню тем, кем он сегодня есть — согласны все. Он мне сказал: «Таня, тот врач, Воронович, который делал эту операцию, сказал, что он проработал уже 40 лет, а такой операции, как он сделал Владимиру Георгиевичу, нашему «папе», такой операция не делал никому. Он собрал, сложил его из кусочков. Ходить, говорит Воронович, он уже не сможет. В общем, он говорит, это будет коляска. Будем все по очереди уделять ему внимание и будем его поддерживать, будем его возить». Вот такой шокирующий, можно сказать, страшный ответ на мой вопрос дал мне Лёня.

ИГОРЬ СВЕЧКИН: Мулявин в больнице мне говорит: «Игорь, — честно, поверь, — мне хотя бы выкарабкаться. Ты принимай решение. Ты уже остался как бы за меня. В административном плане бери сам по приказу, кого хочешь».

ЛЕОНИД БОРТКЕВИЧ: Его надо было увезти в деревню. Он любил эти белорусские речки, купаться в них.

ГОЛОС В. МУЛЯВИНА: «Я бы жил где-то в Витебской области лучше всего, где озёра, сосны и воздух, конечно. И люди с открытыми сердцами».

В послеоперационном периоде у Мулявина стали потихоньку вос­станавливаться движения в кисти. Но нижних конечностей он не чувствовал.

ТАТЬЯНА ТАШКЕВИЧ: Светлана как-то позвонила мне: «Таня, папа просит, чтоб ты ему написала записку». Я говорю: «Хорошо, Света. И ты ему её прочитаешь?» Она говорит: «Нет, он будет её читать сам». «Ка­ким образом он её будет читать?» Она говорит: «У него на левой руке работают только два пальца: он записку, говорит, возьмёт и будет чи­тать. Только ты пиши красным стержнем для того, чтобы не сливались строки». И я ему писала: «Володя, ты не расстраивайся, всё будет хорошо, ты выйдешь на сцену — неважно, на коляске или как. Что ж, раз так рас­порядилась судьба. И публика, любя тебя, будет петь вместе с тобой».

ИОСИФ ВОРОНОВИЧ: Из Москвы приехали три профессора. Я был приглашён. Консилиум профессоров — они просмотрели всю докумен­тацию и дали заключение, что операция выполнена адекватно, и ника­ких других замечаний. Но посчитали ещё возможность дополнитель­ных исследований, может быть, понадобятся ещё какие-то оперативные вмешательства, — и это сделать лучше в Москве. Его перевели из Пре­зидентской больницы в Институт имени Бурденко. Там он обследо­вался. Я там деталей уже не знаю.

Отец АНДРЕЙ: Я был у него, утешал: «Владимир Георгиевич, вы те­перь один на один с Богом. Всё, что вас тяготит, лежит камнем на вашем сердце, боль, может быть, какая-то, — вы теперь имеете прекрасную возможность, если не освободиться, то получить вразумление, помощь, он подаёт каждому по его потребе: одного — вразумить, другого ласковым образом привести в чувство». После свершения таинства исповеди и причастия Владимир Георгиевич произнёс: «Здесь я узнал, что такое смирение. Вначале, говорит, были минуты отчаяния, понимание, что жизнь как напрасный дар — и так легкомысленно я к нему отнёсся. Бог меня смирил. Я здесь почувствовал весь смысл того, что пиоищошло».