Михаил Пташук - И плач, и слёзы... [Исповедь кинорежиссёра]

— Маршальском!

— И его голова кругом пошла! Как у Гоголя! Помнишь, черта баба увидела?.. Потом мужик осмелел и говорит: "Где я тебя видел? Ты воевал на Малой земле?" И бросится к Брежневу. Как к своему однополчани­ну!.. Нет, тут можно много накрутить! И, конечно, жестокий финал! Рэкетиры с каждым должны расправиться жестоко! Сталин возьмет все на себя! Хрущев, Брежнев — сдрейфят! Первого убьют Чапаева! Он кинется на них с шашкой! Они должны обалдеть от Сталина! С Хруще­вым, Брежневым у них свои счеты, а вот Сталин для них легенда! Это идет от отцов! Прежде всего победитель! Потом рождается страх! Это тоже от отцов! Они слышали, что было в тридцать седьмом! Я уже решил для себя: они должны убивать Сталина из-за страха! Ты так должен снимать эту сцену! А потом они подожгут дом! И должен гореть он долго-долго! На общем плане! Это метафора! Дети пере­стройки убивают и сжигают свою историю! Историю своей страны!

Он опять помолчал.

— Нет, брат, тут есть над чем голову поломать! Ты зря нервнича­ешь! И все это в жанре комедии! Все должно быть очень легко! Это, скорее, трагикомедия! Я уже вижу весь фильм! Осталось записать, найти нюансы, детали! Не так просто решить — какой сценарий их спектакля! Что делают на сцене Сталин, Хрущев и Брежнев? С Чапа­евым можно разобраться. Он шут! И все время на поддаче! Но Ста­лин — представить не могу!

— Я хочу ввести хронику.

— Сталинскую?

— Да! Ее же валом в архиве!

— Не скажи... Это не наш пятнистый! Сталин не любил снимать­ся! В его кабинете ни одного журналиста не было, не то что камеры! Это из Брежнева сериалы лепить можно, а Сталин не любил показухи! Я был в архиве, мне показали документы переписи вещей, оставшихся после его смерти! Один маршальский костюм, сапоги, ботинки, носки б/у, кальсоны, сорочка и бритва! Все! А у них — дворцы! Раиса Макси­мовна, поди, спит на бриллиантах! А у него — ничего!

— Почему кальсоны, сорочка? Вся страна!

— А у этого что, не страна?

Женя начинал нервничать.

— Он уже предал ее! ЦРУ предал! Почему ему премии дают, в гости зовут? Это еще только начало! Вот демократы придут! Это почи­ще рэкета в фильме будет! Те ничего не пожалеют! Все пойдет на распродажу! Будут хапать! Они теперь нищие, а захочется покушать! Вот и будут страну жрать!

— Когда это будет?!

— Нутром чую, что скоро! При нашей с тобой жизни! Они хуже коммунистов будут! Эти себе берут, но и про народ не забывают! А те о себе только думать будут! Всё разворуют! Всё сожрут!

Он сел на кровать, и мы долго молчали.

Я еще не знал тогда, что все мои душевные затраты в период работы над сценарием и в период съемок в Гродно окупятся с лихвой. Мы еще раз приедем с Женей в Матвеевское и опять ничего не напи­шем. Позже я запру его в театральном Доме творчества в Острошицком Городке, что под Минском. И он станет выдавать в день по сцене. Будем дописывать и переписывать на съемочной площадке, менять многие реплики в период озвучания. Этой работе будет отдано три года жизни.

Минск встретил меня митингами и манифестациями Белорусско­го народного фронта. Такое я уже видел в Берлине, Москве, Кишиневе, Ленинграде и теперь дома. На всех площадях столицы мой бывший однокурсник, несостоявшийся актер Зенон Позняк кричал: "Долой КПСС! Долой КГБ! Живе Беларусь!" Массы кричали в ответ: "Долой КПСС! Живе Беларусь!"

Помню эйфорию в Красном костеле, когда в нашем Доме кино собралась вся интеллигенция Минска: академики, писатели, ученые, художники, артисты. Василь Быков объявил о создании Белорусского народного фронта. Что творилось в зале! Мы стояли в последнем ряду: я, Леша Дударев и Володя Некляев. Зал ревел от восторга. Казалось, не будет конца аплодисментам. Такое нельзя забыть. Все думали: всё, начнется новая жизнь! В зале висели бело-красно-белые флаги. Потом этот флаг повесили по всей стране. Потом его с позором сняли, и кончилась эйфория...

Я помню митинги на площади Независимости, когда Зенон призы­вал вешать коммунистов. Мой сосед вздрагивал и оглядывался по сто­ронам. И не он один! Народ хотел свободы и независимости, но в душе был страх — страх перед прошлым и будущим. У каждого в доме лежал если не партийный, так уж комсомольский билет точно. И когда Зенон призывал вешать коммунистов, людей охватывал страх. Они уже пережили это. Они слышали эти фразы! Их отцы и деды за эти слова гнили в Сибири.

Помню первые демократические выборы. Студией "Беларусьфильм" на конкурсной, или, как говорили, на альтернативной, основе тайным голосованием меня выбрали кандидатом в народные депутаты БССР. Слава Богу, у меня хватило ума сойти с депутатского марафона, убе­дившись, что не мое это дело, я художник и должен заниматься искус­ством.

Я помню, как шли с гаечными ключами в руках рабочие минских заводов. Было страшно. Они шли на площадь Ленина молча, без позняковских воплей и криков. От их движения у власти рождался страх. Вот где истинная сила! Этого забыть нельзя, как нельзя забыть и "Чернобыльский шлях" весной 1996-го, перевернутые на улицах маши­ны, кровь на лицах людей, щиты и дубинки новой власти.

На митингах и шествиях у меня родилось много сцен для будуще­го фильма. Как губка, я впитывал все, что слышал и видел. Делал раскадровки, выписывал услышанные в толпе реплики, монтировал на бумаге блоки будущего фильма. Ни к одному фильму так не готовился, как к "Кооперативу “Политбюро”". Он завершал трилогию о судьбе страны: "Знак беды", "Наш бронепоезд" и "Кооператив “Политбюро”". Три фильма — и вся история страны. Три фильма — и вся моя жизнь. Но последний еще предстояло снять, еще не был утвержден сценарий ни студией, ни Министерством культуры БССР, ни Госкино СССР.

Трижды заседал худсовет студии, и трижды сценарий был отверг­нут. Министерство культуры БССР отказывалось обсуждать — дважды ставили в план для обсуждения и дважды снимали.

— Вы издеваетесь над нами,— говорили чиновники в министер­стве,— Сталин, Хрущев, Брежнев, Чапаев. Вы понимаете, за что вы беретесь? Это вам не "Бронепоезд", не сталинские лагеря! Вы издевае­тесь над святая святых — партией!

Были и другие мнения.

— Почему вам Ленина не показать?

— Будет! Только голос! Помните, на пластинке он говорит: "Совет­ская власть это..." Брежнев обратится к нему: "Владимир Ильич, что такое советская власть?" И он не сможет ответить!

— Почему?

— Пластинка заедает.

Надо было видеть их лица!

— Фу! Какая глупость! И это вы будете ставить?

— Это же комедия...

— Перестаньте! Вас знают, уважают за ваши фильмы. Фу! Говорить неприятно! Вы только испортите свою биографию.

Я всем рассказывал сюжет фильма: на сцене, во время встреч со зрителями, в студенческих аудиториях, и везде люди за животы бра­лись, радовались, что можно будет посмотреть такой фильм, Особенно всем нравился Василий Иванович Чапаев. Брежнева не любили. Хру­щева презирали. И очень уважали Сталина.