Михаил Пташук - И плач, и слёзы... [Исповедь кинорежиссёра]

Особенно трудными были первые недели, потом все покатилось. Я всегда жду этого момента. Если он не наступает, значит, что-то идет неправильно. Переход к легкости незаметен. Вдруг у тебя появляются крылья, ты начинаешь летать, все легко придумывается, тебя понима­ют и чувствуют: ты — хозяин площадки, не по долгу, а по сути.

Самым тяжелым был август 1991-го, время ГКЧП...

Утром рано позвонила Галя Петренко.

— Миша, включи телевизор!

— Что случилось?

— Включи...

Я включил — передавали сообщение ТАСС. Переворот в стране! Я понял: "Кооперативу “Политбюро”" — хана! Выбежал из номера, спус­тился к Петренкам. Они завтракали.

— Нам хана! — сказал я.

— Хана! — подтвердил Алеша.— Останавливать съемки не следует. Будем работать, как работали.

— Нас заложат!

— Кто?

— В каждой группе есть человек из КГБ.

— Это верно...

Петренко встал, заходил из угла в угол.

— Не суетись. Неизвестно, сколько это ГКЧП продержится.

— Горбачева не впускают в Москву!

— Будем работать!

Я спустился к Круковскому, директору картины.

— Звонили из Минска, приказано всем студийным работникам вернуться в распоряжение руководства студии, сказал он.

— Кто звонил?

— Шишкин из парткома...

Круковский налил по сто граммов.

— Какая сучья жизнь! Кому-то все неймется, хочется будоражить бедный народ. Зачем? — спросил он.

Мы помолчали. Я закурил.

— Студия знает, какую картину мы снимаем и про что снимаем,- сказал я. — Знают об этом и в городе. В обкоме КПСС... В КГБ... Надо поменять название. Временно. Не "Кооператив “Политбюро”", а, ска­жем, "Час пик".

Это было первое название фильма. Рабочее.

Мы продолжали работать. Поглядывали на телевизор с "Лебединым озером" и снимали.

Студия требовала остановить съемки. Я не подчинялся, потому что "Кооператив “Политбюро”" — не государственная, а впервые в исто­рии белорусского кино частная картина.

Паники в Гродно не было. Все понимали, что стране нужны пере­мены, и их связывали с именем Михаила Сергеевича Горбачева. Всех раздражало, что первый Президент СССР стал заложником ГКЧП, что его не впускают в Москву.

На следующий день на съемочной площадке появился чиновник из горисполкома.

— Вы еще долго намерены снимать? — спросил он у меня.

— Недели две по плану...

— Есть распоряжение руководства города остановить съемки и группе покинуть Гродно.

— Как— покинуть? — не понял Круковский.— У нас же съемки...

— Если вы не уедете из города, вас выселят из гостиницы.

Кино в кино! В сценарии Григорьева Сталина, Хрущева, Брежнева и Чапаева выселяют из города после первого же спектакля.

— Никуда мы не поедем. У нас работа! — сказал я.

Чиновник ушел, и через час в театре появились представитель КГБ и милиции. Отвели меня в сторону.

- Михаил Николаевич, вы знаете о решении города? Надо остано­вить съемки и покинуть город.

- На каком основании?

Они переглянулись.

- Видите, что происходит в стране? Вы уже месяц в Гродно и, можно сказать, поставили народ на уши. По улице ходят Сталин, Хрущев, Брежнев... А тут еще ГКЧП. Понимаете?

- Мы никуда не поедем! Я должен закончить фильм!

Они опять переглянулись. Помолчали.

- Хорошо. Давайте договоримся так: закрывайтесь в театре и сни­майте. На улицу — ни шагу! Если ваши герои соберутся в кафе обе­дать, пусть переодеваются. Договорились?

Мы закрылись.

Предстояло снять самую тяжелую сцену в театре — встречу наро­да со Сталиным. Я уже снял Хрущева, Брежнева, Чапаева. Сознательно оставил эту сцену на финал.

Народу пришло — тьма-тьмущая! Все, кто снимался, привели сво­их знакомых, знакомые — своих знакомых, привели своих знакомых знакомые этих знакомых, — такого зала этот театр за всю свою исто­рию не видел. Сидели отставники всех родов войск в золотых погонах, с орденами и медалями. Все хотели видеть и слышать Сталина.

— Сегодня перед вами выступит товарищ Сталин,— сказал я со­бравшимся в зале.— Прошу встретить Иосифа Виссарионовича так, как бы вы хотели его встретить. Естественно, что кто-то из вас не любит Сталина, что кто-то не хотел бы его приветствовать. Можете проявлять свои чувства к Сталину такими, какие они у вас есть. А теперь прошу всех на тридцать минут оставить зал. Мы должны подго­товиться к встрече с Иосифом Виссарионовичем.

Все дружно вышли. Мы закрыли двери и вместе с оператором Сергеем Мачильским прошлись по мизансцене с Петренко. Потом позвали Лешу и прошли вместе с ним. Я все показал ему: где надо остановиться, где повернуться, на чем заканчивается сцена.

- Снимаем один дубль, — сказал я Петренко.

- Понял!

Отвел его в глубь сцены.

- Пойдем естественным путем. Ни на какую провокацию в зале не отзываться. Я верю в тебя. В этой сцене я тебе не помощник Другого дубля не будет. Такое бывает раз в жизни!

Как и положено в театре — дали три звонка.

- Дорогие товарищи! — обратился я к залу по радио.— Сейчас перед вами выступит вождь всего советского народа — наш дорогой и любимый Иосиф Виссарионович Сталин. Встречайте!

Петренко-Сталин стоял у кулис и ждал моей команды. Я видел как в зале погас свет и наступила гнетущая тишина. Выждал паузу, сказал Мачильскому: "Мотор!" — и тронул Петренко за плечо: "Начинай!"

Петренко перекрестился и сделал первый шаг на сцену, пошел из глубины к авансцене, к народу, там остановился и замер. По монитору я понял, что Леша растерялся, увидев переполненный зал.

И вдруг кто-то крикнул:

— Да здравствует товарищ Сталин!

И началось!

Люди вскочили с мест, начались овации, многие бросились к рампе сцены. Петренко сообразил: поднял руку и, словно дирижерской палочкой, остановил беснующуюся публику одним движением.

Наступила тишина.

"Разогретая" публика ждала.

— Братья и сестры! — обратился Петренко к народу.

И сделал паузу.

— Друзья мои!

И тут кто-то бросился на сцену, как на амбразуру, и закричал:

— Слава Сталину!

— Слава Сталину! — поддержал зал.

— Слава Сталину!

И третий раз:

— Слава...

По монитору я видел, как Петренко улыбнулся в свои сталинские усы, тронул их сталинской трубкой.

— Что, друзья, соскучились по товарищу Сталину?

— Соскучились! — завопила публика.

— Не можете без товарища Сталина?

— Не можем! — вскочил и закричал народ.

Петренко наслаждался, "купался" в роли: прошелся по сцене, потя­нул трубку...

— Некоторые хотят позабыть товарища Сталина, а другие не хотят забывать товарища Сталина. Вот что происходит на текущий момент. Почему не хотят или не могут забыть? Потому что на мертвого можно свалить все. И валят! Надо любить живого и ненавидеть мертвого. Тогда живая будет жизнь, хорошая будет жизнь. А мертвого любить или ненавидеть — мертвая жизнь! Так учит нас диалектика, так учат нас Маркс и Энгельс. Так учит нас революционная практика. Правиль­но я говорю?