ПИОНЕР Array - Пионер, 1953 № 06

Вдруг слышит: у крайнего окна управитель бушует, пушит Некраса-гранильщика на чём свет стоит. Как двинет со зла табуретом, такой гром поднял, хоть уши затыкай. А хрустальное художество больше всего любит тишину да спокой.

Хруп под колесом… В озноб и в жар кинуло Евстифея. Неужели прорезал стекло?…Так и есть… Все труды на ветер… Сам себя разорил, обездолил… Как ледяные, сделались у Евстифея глаза. Поставил он бережно вазу, вскочил да как швырнёт Ваську, вгорячах не помня себя, не помня, что и делает…

- Из-за тебя всё, дьяволёнок непоседливый!… Вот я тебе задам ужо, домой придём!…

А за спиной долговязый управитель-распорядитель с тростью. На нём чёрная шляпа столичной моды, серебряная цепка через грудь, нос с горбиной, ястребиный, в глазах, что у совы, желтизна.

- Что, твой сорванец работать мешает, что ли? - спрашивает управитель.

- Да нет, господин-управитель, вон за картошкой домой посылаю, а он ленится, - по-другому повернул свою речь Евстифей.

- Ну, если так, то проучи парня построже.

Управляющий уставился совиными глазами на вазу. Жди беды-грозы!

- Хорош надцвет. Славно, славно! Взял он вазу со стола да как заорёт,

как затопает:

- Это что мне ещё за фокусы? Обмануть вздумал? Как ты смел, олух, испортить такой хрусталь? Да он в тысячу раз дороже тебя самого и всей твоей непутёвой семьи. Ты что, забыл: кусок хозяйского золота клали в стекло! Ты это или твой щенок загубил такую вазу? Гнать его вместо чучела на огород!

Трость так и пляшет по полу перед управляющим, а глаза ещё свирепей стали.

- Не позволю! Лодыри, горшечники!

Я и раньше замечал: твой пащенок суёт везде нос! Евстифей видит, что дело плохо.

- Нет, ваша честь, тут мой мальчонка не при чём. Моя вина… Я не рассчитал… Да ещё вы шибко табуретом грохнули… Вестимо, хотелось поглубже грань взять, побольше светлого сияния дать. Вот и стряслась беда, рука дрогнула…

- Тем для тебя хуже! А брак за твой счёт пойдёт. Ищи кусок золота, не найдёшь - без разговору за шлагбаумы вышвырну. Прохлаждайся там!

Понурил Евстифей голову, притих, а на душе так и кипит всё против этих захребетников. Васютка стоит, шелохнуться не смеет.

- Кусок золота возвратишь, отработаешь долг и убирайся на все четыре стороны за ворота! - кричит управляющий. - На вшивую Вышвырку выкину… Там много вас, таких бездельников.

Не стерпел Евстифей и выпалил:

- Чего же нашему брату от вас и ждать-то? Испокон веку весь изъян на рабочих валите!

- Ах, так? Ты от кого это слышал? Сейчас же доложу их благородию… Не место тебе у нас!

И полетел, стуча тростью, к хозяину в контору.

Гранильщики с мест глядят на Евстифея: что, дескать, за дерзость допустил молчун Евстифей перед этим заводским щеголем!

У Васьки чуть ли не слезы из глаз: вспомнил он, как голодали целую зиму, когда одно время отец без работы ходил.

Вместо радости только горе принесла алмазная грань всей семье. А семья у них не маленькая. Дома, кроме Васютки, ещё четверо нахлебников, да дед параличный, слепой на один глаз, лежнем лежит пятый год. Теперь Ваське из-за этой беды хоть и в барак не показывайся: все его винить станут… Как отца выгонят, мать опять заревёт… Ремнём Ваську отстегают - это обязательно. Ремня он не так-то страшится, ежели виноват, пусть отхлещут, вот только бы оставили отца на заводе.

Как пришёл Васютка домой, - скорее на печку. Прикорнул, лежит, как и нет его. Отец, словно воды в рот набрал, не бранится и виновника не ищет. Ужинать сели, мат.ь кличет из-за стола:

- Васюк, а ты что не слезаешь щей похлебать?

- Он нынче и без ужина сыт… Отличие получил, - сердито говорит отец.

Так и остался малый без ужина накануне воскресенья.

Утром мать к заутрени собралась, отец к соседу покурить направился. Полуслепой дед и кличет внука:

- Васюк, а, Васюк, что ты там на заводе натворил? Подь ко мне на печь да поведай.

Сел Васютка рядом с дедом, рассказал, как вчера дело было. А дед тоже из бывалых гранильщиков, васюткина отца когда-то так же вот этому художеству учил.

- Ништо, Вася, не горюй шибко. Так-то и со мной раз случилось в мальчишках. Глубокая грань, она зачастую с капризом. Я вот с тебя был, от своего дедушки такую погудочку заводскую слыхал… Живёт, стало быть, где-то поблизости от нашего завода Светлянка-девушка, добрая к людям. А уж нам, стеклодувам, так первая из первых наставница. И помощница, сказывают. Кто знает, может, и не зря толкуют. Так у неё будто этого хрусталя разного: и золотого, и серебряного, и свинцового, и всякого - горы не початы. Всех сортов, на выбор, что душе желательно. И будто она однажды всю нашу реку Гусь до самого Железного Гуся и всю Клязьму одела в хрусталь. Проще сказать, хрустальные мосты положила. Ну, тут всех, кто достоин её подарка, не обошла. С первого снега до первого жаворонка она хлопочет. Кому посчастливит, тот век не забудет её. Вот бы вам с отцом у неё хрусталю-то хоть бы взаймы взять, а там бы уж вы навели на стекло украсу. Плохо, вот хворь-гребта окаянная приковала меня, а то бы мы с тобой наведались на реку Гусь…

- А где живёт она, дедушка?

- Вот то-то и оно: кто скажет? Тут уж всяк сам разумей, свою смётку имей. К одним она, слыхал, по лету в хрустальной лодке выплывала, а другим - лишь следок покажет, большего и не жди. Как бы намёк бросит, а уж в остальном, мол, ты сам разбирайся. Тут самому нужно держать наготове и загадку и отгадку. Давно, внучек, про неё говорят. Ходит она там, где ветер гуляет. На речку побежишь, может, её следок-то и найдёшь…

На улице не то, что в бараке, - весело. Земля чуть снегом припорошена. Морозно. А солнце, хоть и низенько, а светит веселенько, но, конечно, в такую пору от солнца тепла не спрашивай много. Крыша на заводе белая, стены кирпичные красные, трубы чёрные, как попы.

С горя, с тоски направился Васютка на реку Гусь. Колышек и камешек захватил на случай.

А на реке лёд чище зеркала. За ночь ветерком низовым весь снежок согнало к высокому берегу. Вот простор-то где! Разбежался Васютка и покатился на подшитых валенках по льду. Ничего - катят, хоть и не так ходко, как, скажем, коньки-снегурки у Тимки Пенкина. У Тимки отец в заводской лавке стоит приказчиком. У них карман-то потолще.

И стал Васютка тешиться на отливе, где по лету с братом голавлей и окуней удил. Лёд под ним прозрачен, - не отличишь от хрусталя. Лёг паренёк на локотки да и смотрит на дно. А там сумеречно, но всё ж таки видно всё. Вот рыбы табун. И крупная и мелюзга. Мелюзги больше. Одни рыбёшки гуляют, другие - ни с места, только чуть пошевеливают нарядными плавничками.