Журнал «Пионер» - Пионер, 1939 № 12 Декабрь

Теофил спокойно и уверенно выступил от имени рабочих. Он рассказал об ужасной тяжелой жизни рабочих, о их требованиях и под конец сказал те слова, которые слышал от Coco и которые так взволновали его:

- Сегодня заводские лошади не работают, но их все же кормят. Неужели человек не достоин того же отношения^ что и лошади?

Губернатор не выдержал и свирепо закричал:

- Где это видано, чтобы рабочие неработали, а деньги получали!

Теофил спокойно ответил:

- Так было после того, как сгорел. Путиловский завод. До тех пор, пока его не отстроили, рабочие получали половину своей заработной платы.

- Как отец ваш, я приказываю вам завтра же стать на работу! - закричал губернатор. - А кто не послушается, - в Сибирь.

Ни с чем вернулись рабочие домой… Coco был прав. И с чего бы это губернатору стать на сторону рабочих? Наоборот, по его «отцовскому» приказу, следующей ночью делегатов арестовали.

Тревожная, беспокойная ночь спустилась «ад Батуми.

Усиленные посты городовых, казачьи разъезды, какие-то подозрительные личности, сновавшие по всем закоулкам рабочих предместий, и волнующие событие дня встревожили даже равнодушные обывателей.

А в рабочих кварталах, на Чаоби, в Городке, в Барцханах, там никто, вероятно, и спать не ложился.

- Кто идет? - загремел городовой. Из темноты вынырнула какая-то маленькая фигурка.

- Это я, я здесь живу, - невинным голоском быстро затрещал Гиго, - я бегал к тетке Фатиме, знаете тетку Фа-тиму, что тут, за углом, торгует? Я бегал к ней одолжить керосину.

Нехорошо это он выдумал про керосин, потому что городовой громко выругался и заворчал:

- Пусть твой умный отец не бастует, тогда и керосину не придется одалживать.

Гиго поднял глаза и хотел еще что-нибудь соврать, чтобы как-нибудь выкрутиться, но вдруг весь побледнел: возле городового стоял тот самый рыжий паренек, с которым он сцепился несколько дней тому назад.

Гиго быстро пробормотал что-то невнятное, подался тихонько назад - и давай удирать со всех ног. Пробежав закоулок, он перепрыгнул через невысокую каменную ограду, завяз в болоте, еле вылез, но все же, наконец, добрался до своего дома. Он быстро, нетерпеливо постучал и вдруг почувствовал, что если ему сейчас не откроют, он упадет тут же, на крыльце: сил больше не хватало. Он только что был и в порту и в Барцханах. Где только он не был, - я везде он передавал поручение Дариспана: «Завтра около завода Манташева».

Но когда он вошел в комнату и увидел тетю Гаяне, сидевшую с сурово сжатыми губами возле маленькой лампочки и молча чинившую сорочку Дариспана, он почувствовал, что если бы надо было, то он смог бы еще раз обежать сейчас весь Батуми: ведь он передавал рабочим приказ собраться, чтобы пойти освобождать арестованных. Среди арестованных был и дядя Миха.

Это произошло сегодня.

Рабочие «Бнито» - так назывался в Батуми завод Ротшильда - решили вместе с Coco идти требовать освобождения рабочих, арестованных после разговора с губернатором. Женщины шли вместе с мужчинами, ©се пели народные песни. Подошли к тюрьме. Сквозь решотки смотрели знакомые, родные лица.

- Здравствуйте, товарищи! - кричали из-за решоток.

- Освободите наших братьев или арестуйте нас тоже! - кричали демонстранты.

Солдаты бросились в толпу, но разогнать ее не смогли. Дариспан стоял возле Гиго, - вот тогда ему и разорвали сорочку. Рабочие кричали:

- Освободите невинных!

Потом вышел какой-то офицер и сказал, что арестованных переведут в пересыльные казармы и там освободят.

Арестованных действительно вывели. Но как- это случилось, что часть демонстрантов оказалась вместе с ними окруженной солдатами? Вначале на это не обратили внимания. Шли вместе с товарищами, которые просидели уже несколько дней за решетками и теперь так радостно встретились с друзьями, пели вместе с ними. Но вот вошли во двор пересыльных казарм, и вдруг тяжелые ворота затворились. Раздались вопли, крики женщин.

Гиго видит: там, на дворе, остался дядя Миха, остался Порфирий, с которым он караулил тогда, под новый год. И еще и еще.

Более трехсот человек попали в ловушку.

Тревожная ночь нависла над Батуми,

Золотое солнце выходило из-за гор, а туман заколебался и стал отступать, потому что солнце было непримиримым врагом его, и рядом с ним не было туману места. Наступило весеннее южное утро, напоенное ароматами, шумом и красками.

Но какое дело несчастным, оклеветанным людям до запаха магнолий, до цветущего миндаля и до ласкового плеска морских волн!…

Даже маленький Гиго, который раньше, казалось, жил одной жизнью со своими лесами и горами, теперь не обращал никакого внимания на красоту природы. Он шел серьезно, как взрослый, и вместе с ним шло много таких же мальчиков, мучившихся, так же как и он, в жестяных и распилочных цехах завода. Казалось, запах керосина и нефти навеки убил для них те чудные ароматы, которые так щедро разливала вокруг южная весна.

Рядом с ними шли старые рабочие, шли и тетя Гаяне, и Нато, и еще женщины. Их ряды с каждой минутой росли. Вот присоединились заводы Манташева, Сидеридиса, портовые рабочие.

Вдруг подбежал какой-то старик, худой, в черном разорванном башлыке.

- Куда они идут, куда они идут? - взволнованно опрашивал он.

Гиго догадался по произношению, что это абхазец. Над абхазцами почему-то постоянно издевались. Но Гиго слышал, как рассказывали, что Coco всегда приветлив и внимателен ко всем. Coco говорил, что хозяевам на руку, если рабочие ссорятся между собой, что все рабочие - и абхазцы, и русские, и армяне - братья и все одинаково страдают. Поэтому Гиго особенно приветливо ответил старику, и в словах его сейчас чувствовалась серьезность взрослого и уважение к тому, о чем он говорил.

- Мы идем в тюрьму, дедушка. Если у тебя есть сыновья и если они где-нибудь работают, - иди тоже с нами. Мы будем освобождать арестованных рабочих. Они хлопотали за нас, и их арестовали.

И Гиго потеснился, чтобы дать место старику.

- Кто научил тебя, мальчик, так говорить? - спросил старик. - Пусть он будет счастлив всю жизнь.

Гиго приподнялся на цыпочки и указал дедушке на смуглого юношу в рабочем пиджаке и зеленой блузе.

- Видишь, дедушка! - восхищенно воскликнул он. - Это наш Учитель.

- Мои старые глаза плохо видят, - заволновался старик, - но я его узнаю. Я знаю, где я его видел. Я иду с вами. Мой старший сын погиб на заводе, младший - где-то в солдатах, и разве я сам не бедный, презираемый всеми махаджири?…

Никогда в Батуми не видали такой массы народу. Несколько тысяч людей шло могучими рядами. Сурово и грозно звучала их старая народная песня. А навстречу этой песне зазвучали голоса из пересыльных казарм.