Журнал «Пионер» - Пионер, 1939 № 12 Декабрь

Вызвал меня Бардин и говорит:

- Вы не обижайтесь, Иван Григорьевич; я знаю, что вы дело понимаете, но я вызвал из Енакиева других мастеров, а вы пока по двору распоряжаться будете.

Обиделся я, но ничего не поделаешь. Проходит две недели. У нас на заводе действовал газомотор, который питался газом от доменной печи и давал электрическую энергию во все цехи. А на доменной печи часто горели фурмы. Это такие приспособления, через которые идет дутье. Как сгорит фурма, надо ее менять и останавливать для этого доменную печь. А как доменная останавливается, так и весь завод стоит, потому что газомотор остается без газа. А каждую фурму меняли подолгу: по получаса, иногда по часу. Однажды идет по цеху Бардин, я подхожу к нему:

- Иван Павлович, когда я опять на печах буду работать?

- Обождите, Иван Григорьевич, вот наладим дело…

- Да я лучше всех, Иван Павлович, налажу.

Бардин поглядел на меня из-под своих густых бровей и говорит:

- А сумел бы ты сменить фурму, не останавливая доменную печь?

То, что он предложил, было совершенно невозможным делом. Не останавливать доменную печь - это значит дуть в нее. И вот представляете, в печь поступает дутье, а в это время мы должны открыть одно отверстие, из которого будет вылетать пламя и огненная пыль, и сменить в этом отверстии приспособление.

А Бардин продолжает:

- Каждая остановка печи нам в пятьдесят тысяч рублей обходится. Если сумеете сменить без остановки, хорошая премия вашей бригаде будет.

А мне в таком деле премия уже мало интересна. У меня самолюбие мастера разыгралось, захотелось свое искусство показать, сделать то, чего другой не может.

И, еще не обдумав, я с маху отвечаю:

- Сделаю, Иван Павлович.

Он посмотрел и распорядился поставить меня старшим мастером в ночную смену.

Пошел я к печам, долго-долго стоял и ходил вокруг, как будто в первый раз доменную видел. Потом пошел к нашим самым лучшим макеевским доменщикам, с которыми двадцать лет вместе работали.

Все вместе обдумали, все заранее подготовили, каждую затычку осмотрели и решили взяться.

Когда сгорела фурма, я снизил давление дутья, перевел печь на самый тишайший ход, на одну минуту дал полную остановку, и сразу же у нас новая фурма оказалась на месте. Это было сделано так быстро, что газомотор даже не остановился. Тотчас же дали дутье, и опять побежал по трубам газ.

Поработали мы несколько лет на старой печи. А потом однажды встречает меня инженер Луговцев, который вместо Бардина у нас работал, и говорит так радостно:

- Знаешь, Иван Григорьевич, где будет Америка? Здесь у нас, в Макеевке. Будем строить самую большую печь в Союзе. Скоро не мы будем ездить в Америку, а американцы - к нам. Наша печь будет больше американской.

Тут же в цехе, в конторке, расположилось проектное бюро. Все создавали мы сами, не по американским чертежам, а заново. Здесь в конторке обсуждали мы, как делать самую малейшую деталь. Часто инженеры советовались со мной, старым доменщиком. Я-то давно думал о том, как получше строить доменную печь. Всегда при всех ремонтах залезал внутрь печи и изучал там прогоревшую кладку. Доменщик, как следопыт, многое может понять по следам огня, оставшимся на кирпиче. Я и раньше кое-что изобретал по доменному делу, а теперь мысль заработала еще ходче. И я с гордостью могу сказать, что первая механизированная печь, построенная в Советском Союзе, - в какой-то маленькой доле печь коробовская.

В той же конторке, где велось проектирование, работал мой третий сын, Илья.

Он был у меня самый бедовый. С ним, пока он не окончил школу, беспокойства было больше чем с другими сыновьями. Он рос отчаянным парнем. Два раза ему в драках пробивали голову. До сих пор на голове у него два широких шрама. Он окончил семилетку, учился в ФЗУ, потом в цехе работал два года, затем поступил в институт, туда же, где учились раньше Павел и Николай. Они к тому времени уже стали инженерами.

Металлургию все они проходили у академика Павлова. Илья и там постоянно спорил, всегда Павлову на лекциях вопросы задавал.

Павлову он понравился. Когда Илья окончил институт, Павлов спрашивал:

- Нет ли еще Коробова? Неужели это у меня последний Коробов?

В институт Илья уехал в 1927 году, как раз когда мы закончили проектировать новую печь. А из Москвы приехал Павел. Он только что стал инженером. Поработал год в Макеевке, а потом перешел в Енакиево сменным инженером доменного цеха.

С новой печью нам сначала пришлось принять много горя. Ведь никто еще в СССР на такой большой печи не работал. Мы ошибались в шихтовке, воздуху давали меньше, чем печь просила, постоянно ломались у нас механизмы. Особенно мучили нас скипы. Скипом называется вагон, который поднимается по наклонному помосту на вершину печи и там опрокидывается, ссыпая в печь руду, кокс. Чуть не каждый день сходили скипы с рельсов. Я ночи не спал, думал, почему это так получается. Потом несколько дней просидел под рельсами, глядел, как ходят скипы, и понял: тормоза слишком слабые, при опрокидывании они не удерживают вагон. Сначала мне не поверили, тормоза у нас были такие же, как и в Америке. Потом проверили, оказалось, что я прав.

В 1932 году к нам на завод приезжал товарищ Серго Орджоникидзе. Долго мы с ним говорили, я ему завод показывал, на непорядки жаловался. Много он нам помог. После его приезда все на заводе переменилось: и паровозы мощные нам дали, в которых нуждались, и железнодорожные пути перешили, новые цеха отстроили.

Товарищ Орджоникидзе спросил, не мой ли это сын Павел на Енакиевском заводе работает. Я сказал, что мой.

- Смотрите, обгонит он вас, - сказал шутливо товарищ Серго.

Я сказал, что, если нам предоставят все, что требуется, никто нас не побьет.

- И Кузнецкий завод побьете? - спрашивал Серго.

- Побьем, товарищ Орджоникидзе, - говорил я.

- Ну, хорошо, через год приеду, погляжу.

Свое слово мы сдержали: обогнали Кузнецкий завод. Правда, енакиевцев мы к тому времени еще не побили. У них так выросла выплавка, что мы прямо диву давались. Это было тем более удивительно, что работали они на старых, немеханизированных печах. Мне было немного завидно, но и приятно, потому что начальником доменного цеха на Енакиевском заводе был мой Павел.

Товарищ Орджоникидзе приехал к нам второй раз в 1933 году. Сначала заехал в Енакиево, а потом к нам. Он меня узнал, подошел, пожал руку и сказал:

- Вы в прошлом году старше выглядели, а сейчас помолодели.

А я ответил:

- Жизнь получшела, и я помолодел. Еще лучше жизнь будет - еще помолодею.

Вскоре сына моего Павла перевели из Енакиева в Днепропетровск. Многие профессора и даже академики советовали Днепропетровский завод закрыть, как совершенно устаревший, который всегда будет работать плохо. А Серго послал туда моего Павла, и Павел показал там класс работы, на практике разбил все доводы профессоров, положил на обе лопатки академиков и вывел завод чуть ли не на первое место в Советском Союзе.