ПИОНЕР - Пионер, 1939 Октябрь 10

После смерти Лермонтова Белинский писал: «Он сам говорил нам, что замыслил написать романтическую трилогию, три романа из трех эпох жизни русского общества (века Екатерины II, Александра I и настоящего времени), имеющие между собой связь и некоторое единство…»

По дороге к месту поединка с Мартыновым, за несколько минут до смерти, Лермонтов рассказывал офицеру Глебову о том, что у него уже готов план двух романов: «одного из времен смертельного боя двух великих наций, с завязкою в Петербурге, действиями в сердце России и под Парижем и развязкою в Вене, и другого - из кавказской жизни, с Тифлисом при Ермолове, его диктатурой и кровавым усмирением Кавказа, Персидской войной и катастрофой, среди которой погиб Грибоедов в Тегеране».

План этих двух романов и есть план второй и третьей частей трилогии, о которой писал Белинский, - романов из времен царствования Александра I и Николая I («настоящего времени»),

Нет сомнения, что один только из трех романов, если бы Лермонтов успел написать его, во многом предвосхитил бы эпопею Льва Толстого «Война и мир*». Если бы Лермонтов осуществил свой замысел, то обогатил бы русскую литературу замечательным произведением.

Замысел романа о кавказской войне, «с Персидской войной и катастрофой, среди которой погиб Грибоедов в Тегеране», мог возникнуть у Лермонтова только в результате пребывания в Грузии в 1837 году, под впечатлением разговоров с вдовой Грибоедова и е Чавчавадзе. Ведь книг, из которых Лермонтов мог почерпнуть сведения о гибели Грибоедова, в то время не было. Лермонтов мог узнать подробности его убийства только со слов близких людей.

В романе Лермонтова о кавказской войне должны были слиться воедино его интересы к исторической теме, к кавказской войне и к самым важным темам современности.

Но обо всем этом мы можем только гадать. Эти произведения были убиты через несколько минут после разговора с Глебовым.

И. Бирюзов

Если посмотреть на карту, то правее многоводной Лены, на крайнем северо-востоке СССР, течет большая река Колыма. Громадный район, расположенный вокруг реки, привыкли тоже называть Колымой. Территория этого района больше Франции и Германии, вместе взятых. Я с детства жил в Сибири и много слышал о красотах и природных богатствах Колымы. Поэтому, едва достигнув совершеннолетия, я вызвался с компанией ребят-комсомольцев поехать в этот край. Произошло это в самый канун второй пятилетки, в которую намечалось большое строительство на Колыме.

Признаюсь, мне было жутко, когда пароход входил в бухту Ногаево, вблизи которой вырос теперь оживленный город Магадан - столица Колымы. Представьте себе неширокое водное пространство в кольце высоких гор и скал, о которые бились холодные медлительные волны, такие же серо-стальные, как рваные тучи, носившиеся над бухтой. Горы, или, как называют их здесь, сопки, были темные, в сизой дымке, зубчатыми гребнями удаляясь в глубь материка. На вершине округлой сопки, что высилась против нас, громоздились груды камней, напоминая разрушенный замок в форме венца. Склоны гор круто спускались к морю и были усажены изогнутыми низкорослыми березками и еще какими-то корявыми, бородавчатыми деревцами, как я после узнал, - лиственницами. Кое-где склоны обрывались к воде скалами, то матовочерными, то темносерыми, усиливая мрачность и тусклость ландшафта.

На носу нашего корабля с лязгом и скрипом побежала в воду якорная цепь; пароход еще раз грустно пробасил и затих. Тихо и безлюдно было и по берегам бухты. Только в глубине ее, где гора была пониже и более отлогой, стояли три маленьких темных избушки да несколько разноцветных из яркого ситца палаток 1; неподалеку от них черной лентой вытянулся какой-то сарай, очевидно, склад. Это было все, что напоминало о существовании здесь людей.

[ 1За отсутствием брезента в то время в Ногаеве сооружались палатки из ситца.]

Выгрузили нас с парохода только на другой день. Выгрузили на голый берег, а жилище себе мы соорудили сами: нарубили из чахлых лиственниц жердей, натянули на них палатку, сколотили стол, нары, посередине палатки установили печку-железку…

Началась новая, сразу захватившая меня трудовая жизнь, каждый день которой изменял первое впечатление о Колыме, заставив полюбить этот все более и более изумлявший меня край.

На притоках реки Колымы незадолго до этого были организованы два государственных золотых прииска, а завезти туда продовольствие из-за бездорожья не удалось. Было решено доставить продукты к Колыме на тракторах. Я умел управлять автомобилем и трактором, и меня отправили в это путешествие.

Подминая кусты, мелкие деревья, толщи бурелома и мха, вздымая снежные вихри в сугробах, пробуждая неслыханным гулом и звоном застывшую тайгу, ранним январским утром тронулись а путь тракторы. Их пять; за каждым - богатырские, из целых бревен сани, груженые мешками, ящиками, бочками.

Впереди трактора пробирался на лыжах десяток людей; это были своего рода поводыри тракторной колонны. Тракторный поход совершался без дорог, которых Колыма не знала, по горным распадкам, долинам рек и речек, где до Этого времени ездили только на собаках и оленях. Поэтому поводырям-лыжникам часто приходилось останавливаться, чтобы непроходимое место сделать проходимым. Они растаскивали нагромождения бурелома, прорубали чащу деревьев, скатывали громадные камни, преграждавшие узкие тропы по берегам речек и склонам сопок. Иногда, наоборот, приходилось заваливать ямы и промоины, пересекавшие путь.

Со свистом замерзало дыхание: мороз стоял за сорок; люди дрогли, насилу отогреваясь ночью в наскоро раскидываемой палатке, прямо на снегу, который кое-как забрасывали ветвями. Заиндевевшие и укрытые снежными шапками деревья стояли, не шелохнувшись, воздух был точно застывшим; но в одну из ближайших ночей лес утерял свой серебряный убор: лохматые космы снега заметались в воздухе; вокруг выло, крутило, наметало невиданные сугробы. К утру палатка и все тракторы оказались погребенными под снегом; трое суток мы откапывались и пробивались сквозь снежные стены. Колонна упорно продвигалась вперед.