ПИОНЕР - Пионер, 1939 Октябрь 10

Вили Кандарелп (г. Тбилиси) рассказывает об исследовании старинной крепости:

- В 1567 году турки построили около Тбилиси крепость. Я и четверо моих товарищей отправились ее исследовать. Она вся разрушена, но большие бастионы ее сохранились. Мы искали вход в один из них, но не нашли, так как он был завален. Тогда мы поднялись на руках в среднее окно, служившее туркам для стрельбы, и при свете электрического фонаря начали копать. Через 10 - 15 минут мы наткнулись на русло, по которому когда-то текла вода. Оно было сделано из глины ввиде жолоба. Затем мы осмотрели бойницы.

Помни Суровикино

Ворошиловцы вырвались из подожженной снарядами противника станции Лихой. План неприятеля, задуманный по всем правилам военной науки, не удался.

Потеряв много убитыми и ранеными, растеряв немало оружия, ворошиловцы и двенадцать тысяч бойцов Щаденко вырвались из окружения и продолжали свой марш на Царицын. Лишь только эшелоны прошли взорванный противником и восстановленный Рудневым мост через Донец, враг отстал. Теперь Пятая армия вела непрекращающиеся стычки с отрядами восставших казаков. Преодолевая в сутки не более шести верст, эшелоны прошли Белую Калитву и подходили к Морозовской.

Глубокой ночью остановились у станции, где каким-то чудом уцелела водокачка. Паровозы брали воду. Руднев спрыгнул на платформу, прошелся, хрустя гравием, чтобы узнать название станции. На том месте, где должна была висеть доска с названием, углем было написано: «Смерть коммунистам!»

Пытаясь разобрать кривые буквы, Руднев поднялся на цыпочки, ухватившись за конец веревки станционного звонка.

- Тоже… художники! - озлился он сам на себя за то, что разбирал вражеские слова да еще тянулся к ним на цыпочках.

Впрочем, стоять тут было хорошо: славно трещали в степи кузнечики, ветер шумел в дупле одинокого дерева.

Торопясь и шагая не в ногу, двое санитаров пронесли на носилках раненого, закрытого одеялом до подбородка. Видимо, в бреду боец жарко и без остановки кого-то спрашивал:

- Что? Что? Что? Что?

- Легко ранен? - спросил Руднев.

- Тяжелый раненый, - ответил, не поворачивая головы, санитар. - Кончается…

Где-то в эшелоне тихо играли на гармонике, кто-то засмеялся. В вагоне напротив в широко распахнутую дверь было видно, как мать баюкала ребенка. Ребенок слабенько и удовлетворенно отвечал матери - так попискивают цыплята, собираясь под наседку, в тепло, на ночь.

К этим звукам примешивался новый звук, очень странный, как будто кто-то подкидывал и ловил металлические кольца. Руднев пригляделся: на полу вагона при тусклом свете лампы боец собирал вычищенный пулемет…

«Что ж это все такое? - думал Руднев. - Как это назвать? Кто расскажет об этом, и как об этом рассказать?»

Почему-то припомнилась картина знаменитого французского художника. На ней был изображен всего один человек, парижский коммунар. Он отступал, сжимая в руках винтовку. Сквозь повязку на голове просачивалась кровь и стекала по лицу. Разорванный мундир, дырявые сапоги. Коммунар медленно отходил, усталый, измученный, весь озаренный заревом пожара. Может быть, то горел его родной дом. Казалось, еще один шаг назад, человек споткнется и упадет, чтобы никогда не встать. Но большие узловатые руки так страстно сжимали винтовку, что, видно, уж никогда, ни за что не выпустят они оружия, даже если будут мертвы. На лице воина, широком и мужественном, в глазах его, смотрящих прямо, были и ненависть, и презрение к врагу, и призыв к товарищам, и уверенность в том, что они слышат и уж спешат на помощь. Под картиной была короткая подпись «Я вернусь!»

«Так вот как это называется: «Мы вернемся!» - улыбался в темноте Руднев, счастливый, что нашел отгадку своему вопросу, и стоя мгновенно заснул,

- Бэм!

Руднев проснулся одним глазом. Откуда этот звон и свет в глаза? Почему у Ворошилова винтовка в руке и на голове окровавленная повязка?

- Бэм!

Руднев открыл второй глаз. На Ворошилове не было повязки, и винтовки в руках не было. Боец поднес к самому носу Руднева фонарь и сказал:

- Вот он, начальник штаба-то, товарищ Ворошилов, насилу нашелся! Сам спит, сам звонит!

- Бэм! Бэм!

- Ну, хватит, хватит! - засмеялся Ворошилов и взял Руднева под локоть. - Идите-ка спать, Руднев!

- Я не хочу спать, - твердил Руднев, идя за Ворошиловым, не соображая того, что он уже спал стоя, держась за веревку колокола, и что каждый раз, когда ноги его подгибались, он дергал за веревку и звонил.

- С ума сошел, начальник штаба! С ума сошел! - выговаривал Ворошилов. - Не спите. Третью ночь! Это и для начальника штаба, знаете, многовато!

Пришли в вагон. Руднев опустился на койку.

- Раздеваться! Спать!

- Сейчас, я сейчас, товарищ командарм!

- Раздеваться!

Руднев покорно начал стаскивать сапоги и неожиданно для себя озлился:

- Начальник штаба не спит трое суток, отлично! Командарм не ложится в по-

стель пять суток. Все в порядке! Ну это ж революционный порядок, товарищ Ворошилов!

Руднев стащил сапог, посмотрел на дырявую подметку, отшвырнул его!

Ворошилов смеялся, еле разлепляя набухшие веки:

- Чудак вы, милый Руднев! И вы правы. Ну, спите Я тоже пойду засну.

Не раздеваясь, Руднев прилег, но как только тяжелая голова коснулась тощей, покрытой пылью подушки, глаза ни за что не захотели закрыться.

- Так я вам и поверил, товарищ командарм! - вслух сказал Руднев, натянул сапог и пошел к Ворошилову.

Его не оказалось ни у себя, ни в штабном вагоне. Никто не знал, где он.

- Кажись, видали его в восьмом эшелоне, - сказал встретившийся боец.

Поеживаясь от легкой утренней прохлады и спотыкаясь, Руднев поспешил к восьмому. У одного вагона дверь была полуоткрыта. Руднев услышал голос Ворошилова. По лесенке вошел в товарный вагон.

На чистой дерюге, разостланной на полу вагона, лежали шахтер Данила Коробов и сын его Василий. Они лежали рядом.

У изголовья убитых сидела мать Данилы. Она уронила простоволосую голову на колени и сидела неподвижно, как каменная, вцепившись в руку мертвого сына.'

Слабый огонь лампы скупо освещал спокойное и величавое лицо Данилы. Сложенные на могучей груди руки с тяжелыми, почерневшими пальцами, похожими на корни, как будто говорили живым:

- Плохо ли, хорошо ли, а мы с Данилой послужили рабочей доле.

Руки Василия были вытянуты.по швам. В кудрявых завитках волос, в удивленно вскинутых черных красивых бровях, в полуоткрытом, как во сне, молодом рту было какое-то смущение. Как будто Василий хотел извиниться, что лежит на полу без дела. Если бы не кровавое ровное пятнышко над бровью, то и на самом деле можно было бы подумать, что Василий притворился спящим и сейчас встанет. Анна, жена Данилы, припав к плечу Ворошилова, содрогалась от беззвучных рыданий: