Эгон Раннет - Пьесы

А р н е. Тебе повезло, старина…

Т е л и л а. Ну так как, остаешься теперь здесь, с гусями?

Я а к. Гуси! Дорогие, глупые, трудолюбивые гуси… А может быть, гуси — это такие, как я?

М а р и. У нашего Аасма все-таки доброе сердце. Доброе и твердое. Таким и должен быть милиционер! Он над законом, а не закон над ним… (Бросает мешок на подоконник.) Тут ему и оставаться!

Я а к. Глупая мама, дорогая моя мама… Обещаю тебе: с сегодняшнего дня буду только радовать тебя! Дядюшка Юлиус, ты извини, что обозвал тебя дураком… Поверь, я очень жалею об этом… Работника принимаешь?..

Ю л и у с. Знать бы, что будет толк…

Входит И н г р и д.

И н г р и д. Доброе утро.

Н и г у л ь. Доброе утро.

М а р и. Здравствуй, дорогое дитя… Не знаю, как и благодарить тебя… Отец-то твой не пришел за Яаком!

И н г р и д. Да, он не смог. Послал меня сказать, чтобы Яак сам шел на остановку. И не опаздывал.

М а р и. Как же так?.. (Садится.) Автобус ведь давно ушел!

Т а а в е т. Тьфу ты пропасть… (Хлопает себя по лбу.) Сегодня же воскресенье!

А р н е. Верно! Автобус уходит на час позже…

Я а к (изменившись в лице) . Значит, все-таки… (Идет, кидает куртку на прежнее место и надевает пиджак.)

М а р и. Подожди! (Сует ему мешок.) Может, пригодится… Нет, я больше не плачу. Явлюсь на суд и скажу: «Наказывайте и меня!» Всегда надо наказывать и родителей, если виноваты дети!

Я а к. До свидания… До свидания, старик. Возможно, твоя мысль о колонии не так уж плоха! (Идет, однако возвращается и поднимает с пола книжку. Запихивает ее в карман. Уходит.)

А р н е выходит во двор. Вскоре слышно, как тарахтит мотор.

Ю л и у с. И куда этот Отть запропастился! Пришел и взглянул бы сам на эту «Беларусь»… Арне еще мальчишка. Он еще…

Мотор тарахтит, фыркает, затем начинает работать ровно. Слышно, как подключается дизель; мотор в порядке.

Беру свои слова назад… Честное слово, беру! (Обнимает вошедшего Арне.) Кибернетик… Ладно, будь кибернетиком, но сперва я все-таки сделаю из тебя настоящего рабочего. Честное слово! Ну, пошли…

Радостный Арне берет свою куртку. Все, кроме Эвы, выходят. Она подавлена, нервничает. Слышно, как удаляется трактор. Эва озабоченно шагает по мастерской. Прислушивается и затем отходит в тень.

Появляется О т т ь. Он серьезен, даже мрачен. Подходит к станку, опирается на него, задумывается. Тихо приближается Эва, обнимает его за плечи. Отть с радостным возгласом оборачивается, но, увидев Эву, мрачнеет.

Э в а. Где ты был? Провожал ее на автобус?.. Лучше, что она уехала… Я не ревную, нет! Отть, у всех у нас бывают ошибки, заблуждения… Ах, не хочется и думать… Я ведь нравлюсь тебе? Я нравлюсь всем мужчинам, а мне нравишься только ты! У меня на душе… тяжело. Скажи что-нибудь… хоть несколько слов…

О т т ь. Уходи.

Э в а. Никак не можешь успокоиться!.. Неужели она тебе так нравится? Я ничего не говорю, возможно, с ней даже интересно, говорят, у нее большой опыт…

О т т ь. Замолчи!..

Э в а. Нет, ты должен выслушать меня. Должен! Здесь нет Телилы с ее стадом свиней… Здесь ты выслушаешь все, что я скажу. Если ты полагаешь, что твоя красотка с бараньими глазами тебе верна, то…

О т т ь (берет погнутый железный прут и начинает молотком выпрямлять его) .

Эва замолкает.

Уходи!

Э в а. А я тебе говорю, что твоя любовница…

Отть снова энергично колотит молотком. Эва в бессильном гневе умолкает.

В дверях появляется С и л л и. Минуту колеблется, затем входит, снимает пальто и устраивает его на вешалке рядом с курткой Оття. Улыбнувшись Эве, рукавами куртки как бы заключает пальто в объятия. Эва плюет в сторону Силли и выбегает из мастерской.

Силли закрывает дверь на крючок, тихо подходит к Оттю и, став за его спиной, дотрагивается до плеча. Отть делает сердитое движение рукой. Силли улыбается, садится. Отть на мгновение прекращает работу и оценивающе разглядывает железный прут. Где-то поблизости гогочут гуси. Отть и Силли слушают.

З а н а в е с.

1963

Ионас Мартин — терапевт, 40 лет.

Инга — его жена, 35 лет.

Яан Раут — хирург, 63 лет.

Лео Карри — терапевт, 38 лет.

Анне-Лийз — медсестра, 20 лет.

Мати Кресс — врач-практикант, 25 лет.

Кадри — его мать, санитарка.

Пациент.

Действие происходит в 60-е годы.

Над порталом сцены с правой стороны висит покрытая люминесцентной краской эмблема медиков — чаша и змея. Когда в зале гаснут огни, чаша и змея светятся.

На просцениуме — комната медсестер больницы. На фоне сине-черных занавесей сверкающая белизной мебель — шкафчики, помеченные буквами «А» и «Б», столик для приготовления лекарств, низкая кушетка, обитая искусственной кожей, несколько стульев, маленький письменный стол, на нем телефон и папки с историями болезней.

В комнате находятся: Я а н Р а у т, очень представительный, с белыми как лунь, чуть взъерошенными волосами, в роговых очках; Л е о К а р р и, высокий, держится несколько иронически; К а д р и, выглядит гораздо старше своих лет, чувствуется, что она добра и отзывчива. Все трое удивленно смотрят на И о н а с а М а р т и н а; он уже заметно сед; лицо у него задумчивое и располагающее к доверию. Доктор Мартин стоит посреди комнаты, с упрямым видом засунув руки в карманы белого халата.

К а р р и. Странные шутки у тебя, Ионас Мартин.

М а р т и н. С чего ты взял, что я шучу?

К а р р и. Мертвые мстят?.. Да брось…

М а р т и н. А тебе твои умершие пациенты никогда не мстили? Не наказывали тебя самым безжалостным образом?

К а р р и. Наказывали?.. Мертвые?.. Подумай, что ты говоришь, старина…

Р а у т (к Кадри) . Пожалуйста, посмотрите, где мой субординатор Мати Кресс… Погодите! Ведь это же ваш сын? Очень толковый юноша. Будьте любезны, позовите его.

К а д р и уходит.

Послушай, Мартин, ты опять выпил? А на последнем собрании клялся, что не будешь, по крайней мере в рабочее время…

Пауза.

К а р р и. Интересно, где и что ты пил? Пауза.

М а р т и н. Украл у государства глоток спирта. Хочешь, напишу объяснение? (Пауза.) Рука дрожала — даже записи в истории болезни не смог сделать…. А рабочий день у меня окончен.

На авансцену выходит п а ц и е н т, останавливается у занавеса. Это очень худой, лысый человек средних лет, с изжелта-бледным лицом, в темном костюме. Одет во все самое модное и дорогое, но эта элегантность как-то не гармонирует с его общим обликом, «не идет» к нему. Никто вначале не замечает пациента. Он внимательно прислушивается к беседе врачей.