Анатолий Софронов - Все это было на войне

Мне кажется, что это все из сна —
И доктор сам, его седые брови…
Чуть шелестит черешня у окна
И сыплет цвет мне белый в изголовье…

Обратный путь. Дорожной кутерьмы
Калейдоскоп. И шум и крик народа.
Я дома не был ровно три зимы,
Три осени, три долгих, долгих года.

Народ как будто тот же, не другой.
Смешливый, краснощекий и здоровый.
Но вот без ног один, с одной ногой,
А вот слепой, он с посохом дубовым.

Через его лицо наискосок
Проходит шрам, он свеж еще и розов;
Солдат, наверно, молод, но висок
Посеребрен как будто бы морозом.

Он тоже не был дома три зимы,
А постарел на двадцать иль на сорок,
Мне почему-то кажется, что мы
Попутчики в один и тот же город.

И кто же встретит темного его
И как узнают сразу на перроне?
Иль он сойдет, не видя никого,
Но головы от горя не уронит?

Пойдет один, как будто не слепой,
Походкой твердой старого солдата,
Он видел бой, он видел страшный бой,
Он был в бою и головы не прятал,

…А поезд все идет — который день! —
Среди примет утихшего сраженья:
Полусгоревших тихих деревень,
Среди озер, сломавших отраженье.

Еще висят разбитые мосты,
Черны провалы станционных зданий,
Но зеленеют возле них кусты,
Как в день второй начала мирозданья.

Белеют ребра новые арбы,
Лежит куском нарезанная зелень,
И даже телеграфные столбы
Еще желты, еще не посерели.

…Однажды утром, выйдя на перрон,
На станцию, разбитую бомбежкой,
Я увидал слепого близко. Он
Стоял с мешком солдатским на подножке.

Осматривался будто бы вокруг,
Узнать пытаясь все, что раньше было.
И вдруг он вздрогнул, пошатнулся вдруг
От крика женского: «Сережа, милый!..»

К нему бежала женщина в платке,
Ей все дорогу тут же уступали.
Он руки протянул. В его руке
Мы посошок дубовый увидали.

Но он отбросил в сторону его,
Шагнул вперед спокойно для начала,
Как будто знал, что вечно для него
Теперь опорой та, что закричала.

Колеса застучали все быстрей,
Солдат с женой остался на вокзале;
Из тамбуров, из окон, из дверей
Их все глазами долго провожали.

И скоро город мой. Мне не заснуть.
Приеду так же, как уехал, — ночью.
Ужель мне доведется заглянуть
В твои печалью тронутые очи?

Все собрано. Походный мой мешок
Стоит на полке, будто приготовясь,
Мелькают ленты белые дорог,
Стучит на стыках беспокойно поезд.

И вот вокзал. Перрон. И надо мной
Блестят, как прежде, золотые звезды,
Лицом ловлю я ветерок степной,
Глотками пью хмельной, студеный воздух.

Шумит ветвями привокзальный сад,
Вокруг меня дома стоят, как тени…
Я слышу пенье тихое девчат.
И чувствую я аромат сирени.

Налево переулок — это мой,
Знакомый дом, он будет третьим с краю,
И вот стучу, стучу к себе домой,
Прошусь в свой дом, у окон замираю.

Я слышу через дверь ее шаги,—
Не расставался с нею я как будто,—
Ой, сердце, тише, выжить помоги
Вот эту только первую минуту!

Вот скрипнул ключ и вот уже затих,
И дверь раскрыта настежь, нараспашку,
И я тебя держу в руках моих,
Тебя, к кому я шел такой дорогой тяжкой.

Мой дом, мой стол, как в тот прощальный час;
Он все такой же, словно в день вчерашний,
Как будто бы с прогулки возвратясь,
Вошел я в дом, в окно не постучавши.

И ты не плачь. Теперь все позади,
Под нашей крышей встретились мы снова,
Мы рядом, вместе. У моей груди
Биенье сердца слышу я родного.

И я хожу, как мальчик, по садам,
Прошедшее по памяти листая.
Я, как пытливый школьник, по складам
Вновь улицы, как в букваре, читаю.

Дома все те же, а знакомых нет;
Бывало, не пройдешь и полквартала,
Тебя заметят и окликнут вслед,
Заговорят… Да, многое бывало!

Я улицами тихими иду,
Пересекаю молча перекрестки,
Здесь шум стоял в сороковом году,
Цементом пахло, мелом и известкой.

Строительства скрипучие леса
Заглядывали в новые квартиры;
Здесь слышались сквозь грохот голоса:
«Помалу — майна, полегоньку — вира».

И этот дом достроен был, одет,
Посажен сад был перед ним зеленый…
Да сколько ж времени прошло! Пять лет,
И вот стою пред ним я почтальоном.

Письмо мне сумку полевую жжет.
Второй этаж. Квартира десять. Галя.
Но адресат известий ведь не ждет —
Известия любые опоздали.

Что я скажу? И надо ль что сказать
«О подвигах, о доблести, о славе»!
Он так сумел, наверно, написать,
Что память горькую навек оставил.

Открыта дверь. Передо мной — она,
Стоит, меня совсем не ожидая…
От неожиданности смущена,
Войти меня в квартиру приглашает.

Письмо читает… В светлое окно
Стучится тополь ветками прямыми.
Вот так же он смотрел не так давно,
Как мир сиял за окнами живыми.

Весь мир лежит в одном большом окне,
Сверкающий, шумящий, нераздельный…
Я слышу голос:
— Расскажите мне,
Меня не вспоминал он в час смертельный?

Я говорю. Пусть знает. Пусть живет
И будет вечно с думами своими.
Я говорю. Железом слово жжет:
— Шептал в бреду он только ваше имя.

До смерти помнил вас, не забывал,
В горячке звал, искал кругом — не вы ли?
Быть может, раньше вами наповал
Он был сражен, как пулею, — навылет.

Не мне судить, пусть судит суд людской
С пристрастием, не по своей охоте…
Но только помните: любви такой
Вы никогда на свете не найдете.

Она сжимает пальцами виски,
В глаза мне смотрит потемневшим взглядом
И голосом, охрипшим от тоски,
Мне говорит:
— Не надо так… Не надо…

Я выхожу из комнаты на свет,
Под клены шелестящие, под ветер;
Не о Галине думаю — о нет! —
О той, что лучше всех на белом свете.

Как коротки и ночи те и дни,
Когда ты глаз бессонных не смежаешь!
Ты голову печально не клони,
Я вновь вернусь, и ты ведь это знаешь.

Опять вокзал. Перрон и суета.
Шипенье пара, крики паровозов;
И где-то за пролетами моста
Закат вечерний золотисто-розов.

Моя любовь, дай руки снова мне,
Смотри в глаза суровые солдата.
Он не погиб, он не сгорел в огне,
Хотя себя от пламени не прятал.

Ты только помни. Помни и скучай.
Считай недели ты страды военной
И дни не от прощания считай —
Считай часы до встречи непременной.