Анатолий Софронов - Все это было на войне

Пошатнулся деревянный дом,
Свист осколков где-то за окном,
Щепки вверх, осколки в стену бьют,
Казаки от печки не встают.
Говорит один, кольцом стуча:
«Ох, и каша нынче горяча!»

Говорит другой: «По горло сыт,
Не потерян, значит, аппетит!»
Третий говорит: «Снаряд, как лег,
Думал, что попортит котелок».
А четвертый говорит: «Пошли,
Сбор трубач играет нам вдали».

Котелок к седлу привязан на ходу,
Кони бьют копытами по льду…

Кони в поле — переливом.
Рыжих, карих — не сочтешь;
От гвардейского прорыва,
Черный ворог, не уйдешь.
Пыль над степью вьется прахом,
Топот грозный наземь лег;
Волноваха, Волноваха —
На скрещении дорог.

В поле чистом меж курганов
Стяг армейский замелькал,
Скачет вихрем Селиванов —
Наш казачий генерал.
Генеральская папаха,
Знаки славы на груди…
Волноваха, Волноваха —
Показалась впереди.

От казачьей силы кроясь,
Ворог мчится по садам,
С головы его по пояс
Разрубают пополам.
Над широким конским пахом
Пена клочьями висит…
Волноваха, Волноваха —
Шашка острая свистит!

Бой окончен. Шашки — в ножны.
С седел слезли казаки.
Отдохнуть часочек можно,
Задымились табаки.
Зубы белые, как сахар,
Улыбается казак…
Волноваха, Волноваха,
Мы с тобою — добрый знак!

Возле хаты Селиванов
Молоко из крынки пьет,
Разговор о новых планах
С командирами ведет.
Снова пыль над степью — прахом.
Кони вынеслись — в намет…
Волноваха, Волноваха,
До свиданья — нам вперед!

Степная могила повита травой,
Обложена каменной кромкой…
Ты слышишь, Иван Кочубей: над тобой
Стоят боевые потомки.

Багряное знамя витой бахромой
Над прахом твоим наклонилось.
Пусть тело истлело под черной землей,
Но сердце твое сохранилось.

Лежит под землей ставропольской давно,
Но так же порывисто бьется;
Лишь топот услышит — как прежде, оно
Под солнце кубанское рвется.

Чтоб снова увидеть казачьи полки
На бешеном вольном аллюре,
Чтоб снова узнать, как летят казаки,
В атаке подобные буре.

Чтоб снова в сиянии дымной зари,
Как некогда в грохоте сечи,
Увидеть, как жарко горят газыри —
Облитые золотом свечи.

Лежи, Кочубей! Мы к могиле твоей
Пришли на походе полками;
Наш славный водитель, Иван Кочубей,
Ты снова в боях — с казаками!

Ты шашку свою захватить нам позволь,
Чтоб в битвах была она с нами;
По стали булатной исчерчена вдоль
Арабскими письменами.

И где-нибудь там, у дунайских степей,
Остриженный хлопец с Кубани,
Клинок поднимая: «Иван Кочубей!» —
Прошепчет сухими губами.

Ты с нами, Иван Кочубей! Казаки
Твоею исполнены силой!
…Взметается пыль над травою, полки
Идут над степною могилой.

Горят башлыки над полями зарей,
Стучат на дороге копыта;
И сердце, что вечно стучит под землей,
С полками невидимо слито.

Я взойду на курган,
Оглянусь
Сквозь рассветный туман
На Миус.
В сорок первый я год
Оглянусь —
Снова поле встает
И Миус.
Побываю я в сорок
Втором —
Слышу пороха запах
И гром.
В сорок третий я сердцем
Вернусь —
Снова ветер и снова
Миус.
На колени я встану тогда,
К травам теплым щекою прижмусь,
На года, на года, на года
Верным памяти быть поклянусь:
Этим травам степным и ярам,
Этим желтым крутым берегам,
Этим серым дорогам в пыли,
По которым мы много прошли,
Этим милым могилам родным,
Отобравшим навеки у нас
Тех, кто хлебом делился ржаным
В час отбоя, в молчания час…
На высоком скрипучем
Возу
Память словом певучим
Везу.
Сколько лет мне везти,
Сколько дней
По широкой степи
По моей?

Вот от этой могилы степной
Мир был начат великий, земной.
Я взойду на курган,
Оглянусь
Сквозь рассветный туман
На Миус…

Здесь было поле боя. Поле славы
Спускалось к обагренным берегам,
Отсюда шел налево и направо
Рубеж, деливший землю пополам.

Здесь выросли над полынком печальным,
Как будто бы терновника кусты,
Ряды звенящей, спутанной, спиральной
Железной проволоки. Желтые цветы

Не отшатнулись от нее, а стали
Подругой ей у смертных берегов,
Хотя она была из той же стали,
Что их рвала на тысячи кусков.

Здесь было поле боя, поле смерти,
За пядь земли безмерная борьба.
Отсюда шла, укрытая в конверте,
Сиротская горючая судьба.

На этой глине, обагренной кровью,
Не в силах все земное позабыть,
Мы замолкали вдруг на полуслове,
Чтоб никогда не видеть, не любить.

Здесь было поле боя, поле жизни
Моих детей на сотни лет вперед.
Здесь было все, чем мы своей Отчизне
Могли служить в тот тяжкий, грозный год.

Здесь были моряки. Они на суше
Пехоте были лучшие дружки;
Из гимнастерок их «морские души»
Мелькали, словно в море гребешки.

Веселые, во всей красе и силе,
С морскою солью в сердце и в крови,
Они с собой, как талисман, носили
Морские бескозырочки свои.

Окопы называли «полубаком»
И несмолкавший над Миусом бой,
Идя отрядом в сотую атаку,
«Авралом» называли меж собой.

Здесь были степняки и были горцы.
С Дуная люди, с Волги, с Иртыша,
Днепровцы и азовцы, черноморцы,
Морская слава, русская душа!

И с ними был, служил в морской пехоте,
Моряк из Ейска, парень молодой,
И в плаванье, в сраженье ли, в походе —
Носил гитару вечно он с собой.

Он звал ее «подружкой семиструнной»
И пел, вплетая в наши голоса:
— Мы в жизни ходим, словно по бурунам,
Крепи, матрос, под ветром паруса!

Не жди, матрос, ты в плаванье покоя,
Не жди от моря сна и тишины;
Сжимай штурвал обветренной рукою,
Взлетай на гребень бешеной волны!

Он был любим, как баловень, друзьями,
И отвечал всем дружбой золотой,
Русоволосый, с синими глазами,
С душой еще мальчишеской, простой.

Миус, Миус, кто знал тебя когда-то?
Ты стал для нас исходом и судьбой,
Полынный, ржавый, скошенный, горбатый,
Поднялся левый берег над тобой.

Над черною кипящею водою,
Прошитою осколками до дна,
Над острою грядой береговою
Вставала ночь весенняя, темна,

Наполненная запахами мяты,
Степных фиалок, молодой травы —
Всем тем, что душит в тишине солдата
И шелестит у самой головы.